Беттина Белитц - Раздвоенное сердце

Что-то изменилось. Я чувствую это.

Воздух стал мягче, лес зеленее, ночное небо темнее. Луна будто плачет. Появилась новая душа. Она мечется, как загнанная в клетку птица. Она беспокойная, отчаянная, капризная. Она нежная и дикая одновременно. Она колючая. И на вкус она восхитительна. Это душа девушки.

Я сижу наверху своей горы, смотрю вниз, в темноту, и чувствую голод. Я борюсь с ним, прикладывая все свои силы. Час за часом, минута за минутой, я буду дальше продолжать бороться, пока душа не станет старой и бесчувственной и не умрёт.

Я борюсь. Борюсь. И проигрываю.

Сейчас. Наконец-то это случилось. Мое тело сразу вжалось в мягкий матрас, и я опустилась немного ниже, совсем на несколько миллиметров, но этого было достаточно, чтобы мои веки стали тяжелыми. Мои мысли разлетелись в разные стороны, и ярость смягчилась. Я была еще достаточно бодра, чтобы радоваться чему-то, но достаточно уставшая, чтобы грустить. Вероятно, меня ждали даже сны. Утешающие сны. Что-то, что на короткое время сделало бы меня другим человеком. Но перед тем как у них появился шанс проникнуть в мое сознание, я услышала приближающееся шаги.

— Елизавета! Пожалуйста!

Я недовольно заворчала. Еще несколько вдохов, и папа нашел бы меня крепко спящую. Одно мгновение я ненавидела его за то, что напугал меня. Мое сердце болезненно билось в груди.

— Нет, позже, — ответила я ворчливо и натянула одеяло на голову.

Разве нельзя просто спокойно полежать в постели и ни о чем не думать? Да, был только ранний вечер, но сегодня воскресенье. И если и есть какой-нибудь день в неделе, когда можно проспать весь день, так это как раз он и есть.

Я точно знала, чего хотел от меня мой папа. Он пригрозил мне этим сразу же после нашего прибытия в Никуда. Он хотел, чтобы я таскала коробки с вещами, осмотрела дом, помогла ему убрать на место книги. И он хотел, чтобы я разнесла карточки с приветствием нашим соседям. Теперь он снова стоял перед моей кроватью и махал пачкой конвертов перед моим скрытым лицом. Значит, он исполнил свои угрозы. Так же как он сделал, переехав из города Кельна в эту пустынную местность и купив этот дом в Вестервальде.

Я смеялась, когда он сообщил мне о своем решении, так как думала, что это  плохая шутка. Папина частная практика работала хорошо, но он хотел проводить больше исследований, а психиатрическая клиника в Риддорфе нуждалась в новом главном враче. Если бы папа хотя бы выбрал дом в Риддорфе. Но нет. Если уж переезжать в деревню, так в самую глушь. В этом захолустье ничего не было. Совсем ничего. Даже булочной. Почти 400 человек, из которых добрую половину можно поселить в доме престарелых.

Мне даже не хотелось произносить имя этого захолустья. Кауленфельд. Звучало как забитые животные. Маме сразу понравилась идея папы. Она выглядела почти счастливой после того, как он подписал договор купли-продажи. И до сегодняшнего момента ничего не изменилось. Уже в течение нескольких недель они вели себя как подростки на первой школьной поездке. Я же, напротив, все чаще пряталась в своей комнате и ревела. Но теперь папа не желал, чтобы я пряталась. Краем глаза я взглянула в окно поверх подушки. Снаружи было еще светло.

Хотя уже наступали сумерки - серый цвет медленно уступал сиреневому -, меня все еще можно будет увидеть и принять за чужую. Но я не хотела, чтобы меня видели и обсуждали. Никто и ничто. Папа вздохнул и скривился. Локон его волос упал между бровей и образовал темную S на его лбу. «У него просто возмутительно прекрасные волосы для мужчины», - подумала я в сотый раз. Это несправедливо. Женщины должны иметь такие волосы. У меня должны были быть такие.

- Елизавета, у меня нет настроения обсуждать это. Ты все эти недели не помогала нам с ремонтом. Хорошо, это мы приняли. То, что ты сегодня снова целый день лежишь в кровати, хотя у нас столько работы, ладно. Но сейчас мы тебя просим всего лишь разнести приветственные открытки нашим соседям. И я не знаю, что...

- Я сделаю это, - закричала я злобно и бросила подушку.- Я не утверждала, что отказываюсь от этого. Я хочу всего лишь немного отдохнуть.

- Отдохнуть, - повторил папа. Его левый уголок губ скривился в полуулыбке. - От чего?

- Через час, - проигнорировала я его вопрос.

Я отвернулась, но его взгляд, казалось, пронзал меня насквозь. Он точно знал, что нельзя быть уже более отдохнувшей, чем я была в этот момент – до того отдохнувшей, что мои ноги нервозно покалывало. Ведь я не только сегодня после обеда пролежала в кровати, но также всю субботу и воскресенье. Мне всего лишь нужно было дождаться, когда же сон возьмет своё, и я засну. Мои голова и мысли чувствовали усталость, но моему телу надоело всё время лежать.

Надеюсь, что я правильно рассчитала и что через час точно уже будет темно. Я хотела пробраться через деревню незамеченной. Чужой здесь сразу выделяется. Самым лучшим раскладом для меня будет то, что весь этот отвратительный последний год в гимназии меня никто не заметит. Но мама и папа думают иначе. Они вбили себе в голову установить как минимум родственные отношения с жителями деревни. Как будто моих родителей когда-то интересовали соседями и наоборот.

Даже если бы сам Иисус жил бы рядом, и тогда бы мой папа просто помахал бы рукой через забор. Все же обстановка была довольно напряженной, и у меня не было никакого желания обсуждать с родителями их отсутствующий круг друзей. Хорошо, у мамы он был, по крайней мере, она звонила подругам, писала им или посещала их время от времени.

Но все равно мы никогда никого не видели. «Им обоим было достаточно, что они есть друг у друга», - подумала я во внезапном порыве завести и коротко фыркнула.

- Елиза, - голос папы звучал уже не так весело и приветливо. - Не накаляй обстановку.

Легкий ветерок на моем лице подсказал мне, что он снова махал конвертами, но я не повернулась к нему. Был довольно большой риск, что он уговорит меня сделать это сразу.

Уже до этого занавески на окнах соседей шевелились, когда мы выходили из машины, и я стояла, замерзая на ветру, пока мама наконец не нашла правильный ключ.

- Ну, хорошо. Один час. Мне всё равно, - сдался папа, уронил конверты на мою кровать и вышел.

С громко колотящимся сердцем я осталась лежать. Я пыталась ни о чем не думать, пока небо из антрацита не стало сине-черным, и перед домом не зажглась уличная лампа нездоровым оранжево-розовом светом. Мне было действительно плохо от голода. С вечера пятницы я практически ничего не ела, и когда я стала подниматься, комната перед глазами начала вращаться.