Беттина Белитц - Раздвоенное сердце

Особенно вредная ветка зацепилась за мое пальто и вырвала нитку. Я ненадолго закрыла глаза и сделала глубокий вдох. Неужели нельзя расчистить улицы? Вот наконец и последний адрес и обитель цивилизации. Лампа, работающая на солнечной батареи, освещала синих бабочек из телевизионного магазина ("Вы просто обязаны это купить!"), которые парили над опрятными грядками, a все окна были аккуратно украшены рюшами и шторами. Итак, тоже старики.

Окостеневшая рука проскользнула между занавесками. Поспешно я просунула конверт с открыткой в почтовый ящик.

Если бы я сразу не исчезла, они бы открыли дверь и втянули бы меня в беседу. А мне не хотелось разговаривать. Я дернула за садовые ворота, которые только что закрылись за мной. Моя рука соскользнула и ударилась о деревянный забор. Щеколда входной двери медленно опускалась вниз. Я еще раз схватилась за ворота и твердо нажала на них. Шарнир открылся.

— Привет, молоденькая девушка! — хриплый, несомненно старый мужской голос прозвучал за моей спиной. Я сделала вид, что ничего не услышала, и пустилась в бегство.

Я убегала от соседей, которым разносила приветственные карточки от семьи Шторм.

Жар прилил к лицу, и мое сердце бешено колотилось, когда я бежала вдоль по улице, пока я не свернула и не упала на лесную дорогу. Деревня осталась позади меня.

Я боялась, что старик с его светящимися бабочками терпеливо ждал, пока я пойму, что совершаю безумие, чтобы я позволить похитить себя в завешенную занавесками империю и навязать мне пирог с чаем.

Мне нужно было потянуть время. Я закрыла глаза, прислонилась к дереву и позволила моросящему дождю капать на мое пылающее лицо. Неожиданно странный шум вернул меня в реальность. Удивленно я посмотрела на себя вниз. Мои щеки были мокрыми, пальто свисало на мне и овечий воротник вокруг моих плеч.

Как я могла промокнуть до нитки? Как долго я здесь стояла? Теперь я снова услышала это: тихое, постоянное бульканье и чавканье, а между тем кваканье, создания, которые тогда двигались по дороге передо мной и Паулем Фрюлинг, у бабушки в Оденвальд. Жабы. Конечно.

Это были жабы, которые искали место, чтобы отложить икру, и носили друг друга на спине. Вооруженные ведрами мы разошлись вдоль дороги, чтобы спасать жабу от слишком быстро едущих машин, и были расстроены до слез, если не удавалось никого найти. Все же иногда мы находили их дюжинами и переходили улицу снова и снова туда-сюда, пока бабушка озабоченно ждала нас.

С тех пор я больше ни разу не видела жаб, не говоря уже о том, чтобы прикасаться к ним. Несмотря на то, что последнее я оставляла моему брату, который принципиально интересовался слизистыми объектами нашей планеты. Здесь должно быть тысячи жаб, которые искали нерест. Их пение нарастало и снова стихало. Я направила взгляд в темноту, пока они не начали слезиться, и в самом деле через несколько минут смогла узнать призрачную окрестность вокруг. Наш влажный биотоп на школьном дворе в Кёльне был шуткой по сравнению с тем, что я могла увидеть здесь: далеко простирающийся ландшафт болот.

В поглощающем образе метровый камыш заполнял черную, сверкающую воду. Не подумав, я приблизилась к нему. Земля, подо мной чавкая, провалилась, и тина крепко засосала мои подошвы. "Не двигайся", — здравый смысл. - "Ты испачкаешься. Уже поздно. Холодно. Это опасно для жизни".

"Иди", — говорил внутренний голос. — "Посмотри хотя бы на одну жабу".

Я предполагала, что взгляд на жабу может утешить меня. Все же я ни одной не увидела.

Они по-прежнему пели для меня свою немузыкальную песню, но между камышом и гниющими пнями я могла рассмотреть только неопределенные бугорки и фикомицеты. Но там что-то поблескивало над тягучей водой, синеватое и дрожащее, затем оно останавливалось и исчезало. Исчезало? Одно я знала: жабы прыгали лениво, не быстро и не дрожа. И уж ни в коем случае они не светились синим. Ну и прежде всего они не исчезали. Кто-то хотел сильно меня напугать?

Это что, деревенский обычай - наводить на приезжих городских страх? Может быть, даже мама и папа спрятались в кустах, и чертовски радуются шутке с приветственными открытками? Вот ещё один - дрожащий голубой огонёк, который с тихим шипением осветил поверхность воды и сразу погрузился в темноту ночи. "Хорошо, успокойся", - предостерегла я себя, хотя как раз возле меня тревожно близко и громко чавкнуло.

Сейчас я повернусь, исчезну отсюда и вернусь, как можно скорее, домой. Я приподняла мою левую ногу - хорошо, я могла её ещё без труда вытащить из грязи. Значит, болото не засосало меня. Ведь это был биотоп в середине Германии, а не шотландское верховое болото. Всё-таки я не могла оторвать свой взгляд от воды. И снова замерцало голубым, в этот раз сзади, возле кромки леса, и снова я не могла пошевелиться.

Что, черт возьми, это было? Я смотрела распахнутыми глазами на поверхность воды и замерла. Нет. Этого не может быть. Такого не бывает. Нет,  Елизавета, ты этого не видишь. Но мои глаза не хотели отрываться от тёмного силуэта, который поднялся между скелетов деревьев из трясины. Огоньки заскользили ему навстречу, и он засверкал тёмно-голубым, прежде чем на болото опустилась полная темнота и не поглотила силуэт.

Меня охватила внезапная дрожь, и мои зубы застучали, такой звук как громыхание гнилых костей. Потом стало так тихо, что я могла слышать, как в грязи булькают и бродят газовые пузырьки. Жабы замолчали. Раздавался только постоянно булькающий шёпот болота, который застрял у меня в ушах. Я вытащила мои тонущие ноги из клокочущей земли. Двумя неуклюжими шагами назад я снова нашла дорогу. Галька успокаивающе вдавилась острыми краями в тонкую резиновую подошву моих сапог.

Я ни разу не обернулась. Только когда я, с окоченевшими пальцами и промокшая до костей, открыла входную дверь и погрузилась в теплоту дома, я разрешила себе подумать об ужасной картине, которая появилась между мерцающих голубых огней болота. Только тень матово-чёрная на фоне туманно-серого - фигура на лошади, с головой, но всё-таки беззвучная, и, по-моему, довольно призрачная. Я облокотилась на заштукатуренную стену коридора.

Здесь уже была видна мамина рука, и коридор производил привычное и надёжное  впечатление, так что один момент я не знала плакать мне или смеяться. Везде весели картины из дома в Кёльне, красивые, разноцветные картины, которые папа когда-то купил на Карибских островах. Между ними на стене мама повесила подсвечники, запятнанные зеркала и странные, привезённые из путешествий, штучки, которые собирались на протяжении многих лет. Даже взъерошенный норвежский тролль, который мне не нравился  ещё в Кёльне, пристально смотрел на меня из угла над вешалкой.