Катерина Снежная
Мост Вечности
Воспоминание
Мое самое яркое воспоминание из детства — черно-белый кролик.
Все происходит на светском вечере. Летняя ночь под мириадами звезд. Кругом много покрытых скатертями столов. Они украшены красными букетами и хрустальными цветными фужерами. Официанты подают на белоснежном фарфоре угощение. Негромко играет оркестр, и на танцевальной площадке кружатся многочисленные пары. Некоторые взрослые едят, болтают, смеются, пьют.
Маленький пушистик на руках дяди. От того, что дядя такой большой, а заяц крошечный, меня охватывает трепет. Как же! Он раздавит его. Он держит крепко-крепко.
Нельзя.
Все любят красивое. Меня в этом убеждает множество необычайных вещей в моей жизни. Дома, машины, женщины, предметы искусства, но не животные. Конечно, они содержатся в зверинцах или маленьких зоопарках, но даже мой отчим туда никогда не заходит. Наблюдает со стороны или из окна. Приближение арктиков более, чем на три-пять метров приводит к беснованию любой фауны. Исключение — дядя Ниршан. У него есть лабрадор. Зверюга, катающая меня зимой на плюшке по территории нашего парка.
В следующую секунду мужские пальцы сжимаются. Я вижу как! Напряженно наблюдаю, со страхом дожидаясь, когда белый кролик с черными кружками вокруг глаз начнет моргать, кусаться, затем вытаращится, высунет маленький язычок и замрет. Может быть, издаст жалобный писк.
Меня начинает трясти от малейшего шевеления фаланг его пальцев. Я сама вытаращиваю глаза, высовываю кончик языка и теряю дар речи.
Дядя разжимает большой и указательный пальцы, животное лихорадочно дергается. Я сипло делаю глубокий вдох.
— Максима, ты так испугалась подарка? — смеется мужчина и протягивает. — Это же кролик. Зайчик.
Тот зайчик был вполовину меня ростом. И я хватаю его, радостная и счастливая от нежданной развязки. Он мой. Он спасен. Будет жить ушастый. Но на этом везение заканчивается. Зверь дергается, лупит лапами по кружевам на оборках белого платья, рвет когтями и вырывается из моих маленьких рук. Выпрыгивает и дает деру, вызывая общий переполох.
Я готова расплакаться. Ведь там, в парке, есть собаки. Его могут поймать и убить.
— Не волнуйся, — дядя берет меня на руки и поднимает на уровень взрослых лиц.
Его пальцы гладят меня по голове и по щеке. Рука теплая, гладкая, огромная. Размазывает по пухлым щекам катящиеся слезы, пока я разглядываю дремучую темноту парка.
— Он выроет нору и будет там жить. Видела, какие у него сильные лапы?
Глаза у дяди голубые, а волосы золотые. Он носит бороду, как будто старый, и это смешно.
— Так что смотри не упади в нее, когда вырастешь — зло шутит мой отчим, не в тон успокаивающим словам дяди. — Максима, где твоя нянька? Тебе давно пора быть в кровати.
Мой опекун, Гуй Ли, очень строгий и совсем не такой, как дядя. Он всегда ругает меня, всем недоволен и никогда не играет со мной. Никогда. У него много важных дел. Я не боюсь его, но стараюсь не попадаться лишний раз на глаза. Как говорит очередная нянька, я его сплошное разочарование и горе горемычное. Я не знаю, что это значит, но в целом не слушаю их. Он вообще невеселый. Нужно сказать, что все знакомые мне арктики по большей части очень невеселые дяди.
— Я не знаю, — отвечаю я и снова смотрю на обожаемого мною доброго дядю.
Вообще-то, я знаю, и он знает. Но мы оба молчим и обмениваемся понимающими взглядами. Мы видели, как она ушла с одним из гостей в глубину парка. Зачем? А какая разница?
— Давай, я тебя провожу до спальни, вьяна, — говорит дядя, чем вызывает у отчима недовольную гримасу.
— Не называй ее так, — велит он, окидывая нас гнетущим взором.
У них странные отношения. Непонятные. Кажется, они не любят друг друга, не терпят, но, тем не менее, дядя часто бывает у нас дома.
От приказа отчима я ощущаю, как дядя чуть сильнее прижимает меня к себе, и его рука, что гладила щеку, теперь поддерживает мою спину.
— Хочешь, чтобы я звал ее таухуа?
Отчим не сводит взгляда, скупо кивает.
— Пора ей знать место.
Слова вырывают из ноздрей дяди оглушительный вдох-выдох. Красивое лицо становится строгим. Он поджимает губы. Обычно он так делает, когда проигрывает в шахматы. Но я же знаю, что он поддается мне. А сейчас не понятно.
— Как скажешь, — цедит он и двигается со мной на руках в сторону дома.
И я уже не расстроена из-за хитрого кролика. Если будет жить в парке, так только лучше. Обязательно найду его домик и буду носить туда еду. На кухне у Дины всегда вдоволь моркови и капусты. Я уверена, что для кроликов овощи — лучшая еда в мире. Ему даже не нужно будет искать ее в опасном парке. Так что все у нас будет хорошо.
— А давай один раз сыграем, — предлагаю я, наслаждаясь тактом шагов дяди, тем, что он рядом. — Ну один разочек, всего один, такой малюююсенький. Премалюсенький.
Я вижу по дернувшемуся уголку рта, что он почти согласен. Когда он так делает, то соглашается на мои просьбы.
— Кажется, ты прошлую не доиграла? — вспоминает он, улыбнувшись.
— Фу-у-у, там все.
— Разве?
— Не интересно.
Обнимаю его за шею и, подлизываясь, тыкаюсь носом, прижимаюсь сильно, насколько есть сил. Чувствую кожей его щетину, запах, жар.
— Дядя, в два хода шах и мат.
— Да неужели? А я видел там иные варианты.
Его руки прижимают крепче, и я чувствую, как тело сотрясается от смеха.
— Одну новую, ну вот такую, — отрываясь, показываю пальцами два миллиметра.
— Детский мат?
Закатываю глаза, ну что я маленькая? Зачем мне хоть детский, хоть дурацкий.
— Быстрые шахматы, — поясняю я свою задумку.
Мы почти у комнаты. Заходим внутрь. Нянька уже приготовила все ко сну и, видимо, вывела меня пожелать спокойной ночи отчиму, чего так и не случилось. Зато я увидела дядю Ниршана. Последние месяцы он бывал у нас реже, и я соскучилась.
— Пять минут на умывание и пижаму. Если не успеешь, играть не буду, — сообщает дядя, а сам садится к шахматному столику и расставляет фигуры.
Так я и поверила. Сияю, как солнечные лучи на воде.
— Я быстро, — хватаю ночнушку и скрываюсь в ванной.
Спустя пять минут я плюхаюсь в широкое кресло, стоящее под углом к креслу дяди и вытягиваю босые ноги на его бедра. Под спиной гора мягких подушек. Перед глазами нетронутая шахматная партия.
— Черные!
Я улыбаюсь, разглядывая доску, и мы начинаем играть.
Больше всего в шахматах я люблю победу. Кому нужны тонкости от наслаждения процессом в моем возрасте, когда есть победа. Она случается редко и от того сладкая.
За ней дядя, признавая поражение, обычно хлопает меня по лодыжке и даже может щекотать. Я смеялась и пиналась в ответ, пока возмездие не оканчивалось бросками подушек из-за спины.
Тот вечер казался особенным. Я только — только освоила защиту каро-канн. В быстрых шахматах на каждый ход есть только четверть часа, так что дядя оказался не готов. Поэтому, когда он попытался схватить меня, ему не удалось. Я мгновенно вскочила и, сверкая улыбкой и пятками, метнулась в угол спальни, за кровать, под нее.
— Победа!
— Ты смухлевала.
Он нагнал, подхватил на руки и уложил в кровать.
— Выиграла, — смелась я, отбиваясь от беспощадной щекотки, задыхаясь от смеха.
— Ты ответишь, вьяна. Защита в дебюте черными, вот, я тебе покажу.
Неописуемо приятно побеждать взрослого. Шахматам меня начал обучать дядя в четыре года. Мы играли несложные партии.
Я заливалась смехом, пытаясь вырваться и ускользнуть от вездесущих беспощадных пальцев, пока он случайно не схватил меня за руки и не прижал.
В первые секунды я не поняла, что происходит. Мир обрел оттенки интенсивного вишневого. Все вокруг окрасилось, завораживая серебристыми переливами паутины, так, что я вмиг застыла. В душе разлилось чувство мягкой радости, как восхитительная жидкая карамель на языке. И все тело пронзали силы эмоционального пробуждения, захотелось утонуть в нем. Я ахнула от восторга.
