Пролог
Сквозняк треплет тонкими занавесками, будто крыльями испуганного мотылька. Полная луна заглядывает в дом неоновым глазом, заполоняет дымным светом комнату, избегая темных-темных углов, сползает по стенке тонким лучом и раскрашивает пол салатовой акварелью.
Тело ломит от усталости, будто по косточкам проехался бульдозер: после города несколько дней не разгибаться на запущенных грядках — не только спина будет болеть — руки и ноги отвалятся.
Тяжелые веки прячут вид на лес из высокого бабушкиного окна, и открывать глаза Дара не пытается. Просто лежит и слушает приятную тишину.
Где-то мяукает Топазик. Протяжно так, будто зазывает невесту-кошку, а Дара пытается расслабиться, отпустить тревоги и уснуть.
Но все равно не спится.
Сколько не вертись в мокрой постели, легче и спокойней не становится.
Сердце глухо тарабанит под ребрами, сбивая дыхание, а в голове полный мрак и туман. Ни воспоминаний, ни раздумий. Ни-че-го.
Кроме предчувствия.
Острого, будто игла, вошедшая под ребро.
Хлопает форточка, и в накаленную летней жарой спальню врывается пряный аромат луговых трав и терпкий запах стоялой воды. Река давно покрылась ряской и забродила на этой жаре. Сухой камыш выгорел длинными черными полосами вдоль берега, от этого на языке катается горечь.
Земля изнывает, плавится, днем мучится на палящем солнце и лишь к вечеру выдыхает, прячась под пушистым пледом вечерних облаков.
— Она-а-а… — шепчет кто-то за окном расслоенным низким голосом, отчего по телу расползается необычное волнение. Нет страха, нет беспокойства. Только чувство необратимости: все так, как нужно. Все предрешено…
Предчувствие распирает, добирается до лопаток и вонзает новую иголку.
Хочется повернуться и выглянуть на улицу, но тело становится тяжелым, почти свинцовым, словно приклеенным к кровати.
Дара вдыхает полной грудью, и к ароматам деревни добавляются запахи серы и озона.
Может, дождь пойдет? Жара тогда отступит, и можно будет поехать домой.
Хочется повернуться, раскрутиться, смять простынь, распахнуть ноги, раскинуть руки, чтобы словить живительную прохладу ночи, но мышцы кажутся налитыми и неповоротливыми, будто сверху кто-то налег, давит на грудь и вминает в постель.
И, когда теплое дыхание плотно ложится на губы, Дара с трудом приоткрывает глаза, но не пугается, а лишь удивленно разглядывает темноволосого гостя. Ищет в его облике что-то знакомое и родное.
Его взгляд затягивает, гипнотизирует, заставляет задержать дыхание.
— Ты избранная… — пролетает над головой и ложится на темечко мелкой дрожью.
Хочется говорить, спрашивать, кто он и откуда, узнать о нем все-все-все. Никакой паники или ужаса. Словно Дара в сладкой иллюзии, где можно делать, что угодно. Даже запретное, даже то, о чем в жизни не посмела бы помыслить.
Сильная рука мужчины комкает мокрую от пота рубашку, задирает ее до груди, и Дара слышит тихий вытянутый вздох и треск ткани.
Поцелуи и прикосновения ненастоящие, смазанные ощущением полета и невесомости. Иллюзия затягивает в свои объятия, качает, вынуждает прогибаться в постели от назойливых прикосновений, подаваться навстречу, вплетать пальцы в длинные волосы гостя. Они на ощупь, словно шелковые нити, и каждое движение оставляет на коже трепетное ощущение слабого тока.
Комната светится, дрожит в пламенных сполохах над головой, и Даре кажется, что они не одни, что за ними наблюдают, а мужчина продолжает изучать ее тело: трогает плечи, скользит по шее вверх, касается пальцами губ, оглаживает их контур.
А затем опускается всем весом на изнывающее от жары и желания тело, отчего его сильные ноги объединяют их в одно целое.
Ночной гость целует осторожно, но глубоко, а вкус его, будто заморский неиспробованный фрукт или что-то неземное.
Кожа горит и плавится под шероховатыми крупными пальцами, а сильные плечи перекрывают потолок, где скачут пушистые светляки. Два соскальзывают по темным волосам, будто акробаты по канату, и, окрашивая смуглое серьезное лицо мягким теплым светом, замирают на конце прядей сияющими точками.
Пальцы мужчины настойчиво пробираются ниже, щекочут живот и ныряют между ног.
Дара стонет и не боится быть собой, не замыкает свою страсть в страхе все испортить. Она шепчет что-то несвязное, тянет за темные волосы, заставляя ее целовать еще глубже, еще острей, и только тогда разрешает испробовать мужчине свою глубину.
Он движется в ней пальцами неистово, толкаясь, как поршень, а сам стискивает крепкую челюсть от напряжения.
— Давай, девочка, покажи мне свой огонь, — подает руку вперед, и по его пальцами мчит немыслимая для Дары сила.
Первые искры откидывают ее назад, слово от цунами-волны, руки впиваются в подголовник, ноги обнимают широкие бедра — тянут мужчину на себя, а спина до хруста выгибается, превращая ее в натянутую струну.
Сильный, крупный и невыносимо теплый. Он не причиняет боль, не заставляет чувствовать себя сломанным цветком жизни. Наоборот, его близость раскрывает Дару все больше и больше.
Под веками ритмично мерцают несносные гирлянды, а над головой кружат пушистики, что оседают золотыми звездами в его волосах.
Сказка. Иллюзия. Сладкая иллюзия, о которой Дара никогда и никому не признается.
— Ты теперь моя… — он подвигается ближе, чтобы пристроится поудобней, запирает Дару между крепких рук.
Она замечает, как вьются-переплетаются вены под светлой кожей, как набухают напряженные мышцы, как тело мужчины покрывается мелким бисером пота.
Чуткие губы снова шепчут, еле-еле приоткрываясь:
— Только моя… Любой, кто посягнет — умрет.
И от невозможности противостоять Дара раскрывается ему навстречу, впускает, позволяет наполнить одним рывком и вмять во влажную постель.
Матрац поскрипывает под весом их тел, занавески шелестят от легкого ветра, а луна все смотрит и смотрит на страстно-обреченный танец любви…
И Дара разрывается искрами второй раз, выстрадав на пике томный стон, расцарапав в порыве страсти сильные плечи мужчины и вонзив зубы в плоть возле ключицы.
Он с рыком опускается вниз и со стоном отодвигается.
Быстро. Мощно. И разрушает протяжно-глухим криком сладкую иллюзию…
Неоново-лимонный круг небесного светила плавно раздваивается, и Дара видит глаза: голубые, светящиеся, как два топаза. Глаза приблудного кота, что сидит на подоконнике.
Дара тяжело приподнимается на локтях, но тут же падает назад от пульсирующей по всему телу приятной слабости. Волосы перекрывают влажное от жары лицо, рубашка во сне поднялась до груди и, кажется, порвалась.
Пусть.
Между ног сладко потягивает, и Дара стыдливо прикрывает лицо ладонью, надеясь, что такое не повторится дома. Что она сможет уничтожить эти внезапные грезы за пределами деревни.
Почему это происходит? Уже которую ночь она беспричинно кончает во сне и чувствует себя невыносимо грязной. Будто пошла на измену, будто легла под другого.
— Топасся, иди сюда, — Дара хрипло подзывает кота, и рыжий-полосатый, мяукнув, спрыгивает на пол и перебирается на постель. Вытягивается вдоль Дары и переворачивается на спину. На ошейнике ярко поблескивает маленький камушек нежно-голубого цвета в золотой оправе: — Я не смогу тебя взять, малыш, — шепчет Дара и чешет любимцу лохматое пузо. — Тебе придется здесь остаться, с бабулей. Ты только не пропадай, а я буду приезжать.
Кот мурчит и, словно соглашаясь, трогает мягкой лапкой ее щеку. Дара долго поглаживает его за ушком и незаметно засыпает.
Глава 1. Дара
— Ты беременна! — радостно выкрикивает приговор гинеколог и спешит к столу. Она перекладывает с места на место карточки, бумаги, разноцветные скрепки и пластиковые линейки.
Камень в груди разрастается, слышу, как женщина второй раз говорит о невозможном, а сама мотаю головой и кусаю до крови губы.
Сползаю с кресла и дрожащими руками надеваю трусики. Сарафан мерзко липнет к телу, лямки режут кожу. Поправляю одежду и только тогда беспомощно врезаюсь плечом в стену. Хочется разбудить себя болью, выгнать из сна и никогда не вспоминать о случившемся.
