Некромантия. Задачи и упражнения - Мара Вересень

Тьма обнимала меня, мучила прикосновениями, терзала поцелуями на грани боли и наслаждения. Я прижалась, чувствуя его желание, и укусила за одну из дразнящихся губ. Вкус крови вызвал волну дрожи у нас обоих, и он перестал сдерживаться. Остро, резко, сильно и невозможно сладко. Слаще, чем когда-либо. Я не глушила стонов.

Пальцы смяли губы, запирая внутри сорвавшийся крик.

– Надо же, какая шумная…

Я все еще дрожала от невероятного наслаждения. По телу разливался жар. Потянулась за поцелуем, как за глотком воздуха, привычно зарываясь руками в волосы на затылке. Удерживающий их шнурок соскользнул и длинные шелковистые пряди мазнули по кистям и запястьям. Длинные. Гораздо длиннее, чем были, когда мы виделись.

Длиннее, чем могли бы быть.

Мгновение невесомости и меня обдало холодом. Я распахнула глаза, вскочила и села. Тьма клочьями метнулась по углам. В комнату вяло сочился рассвет. Я была одна. Руки жгло. Яростно пылал изумруд на правой, гневным золотом проступила на запястье левой вязь эльфийского браслета. Сердце не колотилось, нет. Оно замерло.

Мое тело со следами от пальцев и постель, тающие внутри отголоски экстаза и отсутствие рубашки, в которой я ложилась спать, говорили о том, что произошедшее сном не было. Бросилась к магфону, упала – ноги дрожали. И руки дрожали тоже, пока я, несколько раз ткнув не туда, набирала номер.

– Холин, – отстраненно отозвалось с другой стороны, но голос тут же потеплел. – Мика…

– Мар… Мар, скажи пожалуйста, что это был ты… Или просто сон, пусть это будет сон! – я почти сорвалась на крик.

– Я в Штиверии. Что случилось?

Я должна была молчать. Сцепить зубы и молчать. Но молчание никогда не было моей сильной стороной.

– Я… Ясен. Он был здесь. Он был здесь со мной. Он был… со мной… Мар…

Ответом была долгая мертвая тишина.

Едальня была почти приличная. В меру чистая, в меру светлая и пахло в ней только едой. Ну и немного дымом. На кухне не уследили, и по залу тишком расплывался специфический запашок сожженной яичницы. А поскольку яичницу заказала я… Прилипший к позвоночнику живот уныло провыл, но дверь открылась, и его скорбного вопля не услышал никто, кроме меня. Вошедшую компанию работяг больше интересовал ужин и пиво, чем прочее всякое. Ладно. Подождем. Салат-то они не спалят.

Нуэль – поселок большой, и едальня в нем не одна, что и заставляло хозяев держать марку. Это заведение я выбрала сугубо из-за приглянувшейся шильды: рядом с огромным “не” приплюснулись слова “мертвый” и “кромант”. Я вошла, решив поощрить чаром креатив хозяина.

С полувзглада опознав во мне того самого “кроманта”, существо неопределенно-видовой принадлежности, но определенно мужского пола выдернуло из-за стойки все свои мослы и усадило меня за лучший по его словам столик, где меня ну совершенно никто не побеспокоит.

– Все-таки хотелось бы, чтоб побеспокоили. Яичницей и салатом, к примеру. И квасом тоже побеспокойте, только холодным.

Нетипично худой держатель едальни погремел на кухню собственнолично. Вернулся с запотевшим кувшином и кружкой, но часть по пути расплескал, потому что я завороженно его разглядывала и пыталась угадать, какие расы смешались в этом генетическом уникуме. Долговязая эльфийская фигура, крупные орочьи руки, коротковатые хоббичьи ноги с большими ступнями, уши лопухами, как у тролля, и отсвечивающая легкой синевой кожа сирен. Прибавьте сюда крупный цыканский нос и раскосые глаза ирлинга с пушистыми белесыми ресницами.

– Не извольте беспокоится, – он покосился на мою правую руку, только кольцо, имеющееся там, никак не указывало на мой социальный статус, – барышня. Скоренько все будет.

Скоренько не вышло. Я отдала должное квасу. Холодненький и не слишком сладкий, он чуть пощипывал язык. Вкусный, но у вдовы в селе в дне пути от Нуэля, где я до этого провела двое суток, был вкуснее. Вдова оставила жалобу на назойливое умертвие, которое жрать никого не жрало и даже не пыталось, однако достало до икоты, а нервы не железные. Умертвие принадлежало когда-то жившему в селе пьянчужке и ловеласу. Пить он после своей неожиданной смерти и не-смерти уже по понятным причинам не мог, а вот волочится не бросил и даже взялся за это дело ретивее, чем при жизни.

Вдова Занушка жила не совсем в селе, на хуторке в десяти минутах. Все в округе друг друга знали и по сложившемуся обычаю дверей не запирали даже на ночь. Обнаружив в своей давно одинокой постели истлевшего практически до костяка кавалера, Занушка сильно и громко удивилась. Врезала по лысому черепу собственноручно набитой гусиным драным пером подушкой, метнулась к печке и, ухватив ухват, вытолкала алчущего не пойми чего ночного гостя за порог. Благо, дверь тот оставил нараспашку. Заперлась и так, с ухватом в обнимку, до утра на кушетке под печкой и продремала вполглаза. Утро принесло хлопоты, день еще хлопоты, про гостя вдова вспомнила уже когда стемнело. Помянув нерадивых предков визитера и попросив своих о защите, Занушка улеглась спать. И хоть дверь на засов закрыла, ухват оставила рядом с койкой.

Гость пришел как луна взобралась повыше. Пошуршал под дверью, ткнулся, сообразил, что заперто, пошарахался по двору, вернулся к двери, и до рассвета гремел об нее костями и непристойные звуки издавал. Непонятно только, чем. Наутро вдова поднялась как обычно, но в крайне дурном настроении, что в полной мере ощутили на хребтах козы. Гусям досталось меньше: хворостина плохо стегала по плотным белым перьям, да и птичью клеть они покинули с куда большей охотой, чем их упрямые соседки по хлеву. Зато белье отстиралось на славу, и рогоза в болотине – дыру в крыше залатать на время – нарезалось даже с запасом.

Легла. Спала полночи, пока тьмой проклятая тварина не стала в окно скрестить. Разъяренная с недосыпа вдова воздвиглась в проеме всем своим немелким телом (орочья кровь себя долго кажет) чтоб пришельца шугануть. Тот, узрев жертву, принялся себя по ребрам и тому, на чем прежде зад с прочим рос, оглаживать и мослами нижними характерно вихлять. Если бы не плаченые за стекло чары, ухват бы уже ткнул по тому, что вихляло прямо через окошко. Вместо этого Занушка с такой силой занавески вместе сдвинула, что середину закрыть закрыла, а края голые. И в этих голых краях голые, прости предок, кости непотребствами