Растяжка. Эти уроды поставили в коридоре растяжку. Ими балуются карманники в переулках Муравейника. Жертва падает навзничь, и пока еще не пришла в себя, ловкие ребята беспрепятственно чистят карманы и даже снимают наручные коммуникаторы. Но чтобы растяжками пользовались домушники — полный бред. Я повернулась и едва не закричала, когда в глаза ударил жалящий синий свет фонаря. Я замерла, глаза слезились. Но это не помешало освободить ногу от эластичной проволоки. Я все еще смотрела на свет, но едва заметно поползла назад.
— Не глупи, девочка.
Из темноты вытянулась затянутая в перчатку рука. Теперь стало еще страшнее.
— Поднимайся. Мы не сделаем ничего плохого, если пойдешь с нами.
Я не собиралась принимать эту руку, ясно понимая, что тогда уже не вырвусь. Верила ли я этим словам — конечно нет. Тот, кто не хочет ничего плохого, не проникает в чужое жилище, как вор. И, конечно, не ставит растяжки. И куда «с ними»? Зачем?
Я облизала пересохшие губы:
— Я сама, ладно? Спасибо.
Я поднялась по стене, все еще ослепленная фонарем. Теперь я не видела вообще ничего, кроме жалящего яркого круга. Ноги тряслись, казалось, что я вот-вот снова рухну на пол. Дверь была за моей спиной. Два, может, три шага. Я лихорадочно восстанавливала в голове картинку, как слепой. Главное знать, где что лежит. Слева – вешалка. Три крючка. На них две куртки, моя и папина, и моя школьная сумка. Рядом с вешалкой — выдвижная решетка, которая перегораживала коридор. Такие были почти во всех квартирах Муравейника, но мы ею не пользовались. И я не помнила, с какой скоростью она выезжает. Диод в кнопке давно перегорел, она не подсвечивалась, но кнопка должна быть рабочей.
Я показушно утерла нос рукой, делая вид, что давлюсь соплями, кивнула в сторону вешалки:
— Платок в сумочке. Можно?
Мне не ответили, и я сочла это разрешением. Подойдя к вешалке, нашарила нужную кнопку под курткой и делала вид, что ковыряюсь в сумке, пока не услышала скрежет. Как только решетка начала выезжать, я кинулась к двери, но там было предусмотрительно заперто на засов. К счастью, привычка дошла до автоматизма, я безошибочно нащупала засов, выскочила в подъезд и понеслась вниз по лестнице. Железо гудело, будто шла бомбардировка. Я цеплялась за перила, время от времени посматривала наверх, отчетливо слыша погоню. Меня трясло, я ежесекундно думала, что вот-вот рухну. До того момента, как недалеко от меня выстрел угодил в стену и нехарактерно мелко рассыпался, будто лопнула колба тонкого стекла. Кажется, это не обычная пуля. Что-то похожее мальчишки таскали в школу, грозясь настрелять в задницу алгебраичке, в надежде, что та будет беспробудно спать неделю. Дарка тогда сперла одну и из интереса раздавила каблуком на бумажке. Растворимая капсула с какой-то медицинской дрянью внутри. Мы даже водой брызгали.
Я забыла, как дышать, и втопила по лестнице, больше не прислушиваясь и не приглядываясь. Меня могла спасти только скорость. Сейчас я была до одури рада, что не сняла кеды, и как свинья, в обуви влезла на кровать. Я выскочила на улицу и долго бежала, петляя узкими крысиными переулками, которые знали только местные, пока не добежала до Дарки.
Спокойно стало только тогда, когда меня обняла Кармелла.
11
Я по-прежнему сидела на ковре в изножье кровати, не понимая, что делать. Нутром, бьющимся пульсом ощущала, что все это не случайность — подарок из прошлого. Оно догоняло меня, но это обреченное осознание не вносило ясности. Я не имела ни малейшего понятия, что все это значит. Как не понимала и тогда — помнила лишь страх. Все, от чего бежала, возвращалось. У меня не возникало и мысли, что к этому погрому причастен аль-Зарах. Глупое совпадение.
Я прижала ладони к вискам, будто старалась удержать биение пульса. Промолчать невозможно, потому что сейчас у меня не могло быть ничего личного — лишь мятая коробка со старым барахлом. Было лишь два варианта: звонить в департамент или звонить Фирелу. И то и другое грозило самыми непредсказуемыми последствиями. Хотя, все предсказуемо — меня просто вышвырнут. Я уткнулась лицом в ладони, шумно дышала, чувствуя, как они намокают от проступивших слез. Все было напрасно. Я представлялась себе такой ничтожной, никчемной. Я покачала головой: не знаю, как департамент закрыл глаза на заключение отца. Сыграло ли роль то, что он долгое время был ведущим сотрудником геологического ведомства? Или им было плевать? Но не думаю, что в департаменте были готовы к подобным последствиям. Сообщить в дерпартамент — меня тут же отзовут. Сообщить Фирелу — он свяжется с департаментом, и меня тут же отзовут… Но Фирел сейчас главнее департамента.
Я развернула панель наручного коммуникатора и бездумно водила пальцем, проматывая туда-сюда список контактов. Следуя должностной инструкции, я должна поставить в известность своего партнера. Дальше он станет действовать так, как сочтет нужным. Пусть Фирел сам объясняется с департаментом. Плевать. Пусть этот кусок льда делает хоть что-то.
Я вытащила из списка нужный контакт, помеченный красным, как самый важный, и активировала голосовой вызов — не хотела, чтобы он видел сейчас мое лицо. Впрочем, его лицо я тоже не хотела видеть. И так знала, что ему плевать.
— Я слушаю, Мелисса.
Протокольный тон, плоский, как столешница. После унизительной сцены в ресторане я с трудом представляла, как вообще смогу заговорить с ним. И я молчала, как идиотка.
— Мелисса, я вас слушаю. Если вы намерены дышать в коммуникатор, то вы отнимаете мое время.
Кажется, я покраснела. Его чертово время, которое, конечно, ценнее всего! К щекам прилила жгучая волна. То ли стыда, то ли отчаянного гнева на непробиваемый снобизм.
— Простите, Пол… что отнимаю ваше время, — все же голос дрогнул. — Но в моей квартире кто-то был. Вспорота кровать и перерыты вещи. Я не знаю, что мне делать.
Теперь Фирел «дышал в коммуникатор». Я слышала только отдаленный гул голосов.
— Мелисса, оставайся на месте и ничего не трогай. Я пришлю своих людей.
Он тут же сбросил вызов, и я не успела ничего добавить. Впрочем, никакие дополнения его не интересовали. И он сказал мне «ты»… Кажется, именно так выглядит пренебрежение в чистом виде. Впрочем, уж теперь ему на меня точно плевать.
Агентов было двое. Оба такие же серые, как и Фирел, такие же равнодушные и формальные. Разве что заметно моложе. Но непробиваемые лица вмиг добавляли им возраста. Кажется, в дипломатическом ведомстве все такие.
Мне разрешили взять только чемоданчик с косметикой и дамскую сумочку, с которой я была сегодня. Мы спустились в холл, прошли мимо ошарашенной миссис Гросвел, которая немилосердно таращилась из своего «аквариума». Наверняка она подумала, что меня арестовывают, и уж точно разнесет по соседям. Впрочем, плевать. Вероятно, в этот дом я больше никогда не вернусь.
Меня без разъяснений посадили в эркар. Один из людей Фирела опустился рядом на пассажирское место, другой — впереди, с пилотом. Судно с шипением утюга сбросило воздушную подушку и стало набирать высоту. Наверняка, они везут меня в департамент. Я смирилась, откинулась на мягкую спинку сидения, прижала к себе сумочку. Эркар вырулил на магистраль и вклинился в поток, огибая отель «Факхир».
Я подскочила, припала к окну. Отель «Факхир». Проклятые бриллианты остались в квартире. Черт с ними, с камнями — в футляре записка, которая не оставляет места сомнениям. Идиотка!
Я порывисто развернулась к сидящему рядом агенту:
— Мистер, мне нужно вернуться в квартиру. Это очень важно.
Он даже бровью не повел:
— Зачем, мисс?
— Забрать личную вещь, которую я просто не могу оставить. Я растерялась… просто забыла, — я постаралась быть убедительной.
— Вы забрали все, что дозволялось сейчас, мисс. Вам не стоит переживать. Все ваши личные вещи останутся в сохранности и будут вам возвращены, как только мы разберемся в ситуации. Потом вы удостоверите, все ли на месте.
