Так, когда мать Ксении только заикнулась о том, что хотела бы оставить при себе хотя бы дочку, супруг отчитал её, сказав: «Ежели судьба сделала тебя из купеческой дочери женою офицера и дворянина, вступить в сословие, кое не платит податей государю деньгами, но владеет ромейской землёй, то ты должна знать, что взамен того взаплату за почёт по неоспоримой справедливости и дети твои обязаны будут наряду с другими заплатить за своё почётное звание трудами военными, потоками крови на поле чести и, может быть, утратою которого-нибудь из них: иначе же они были бы чистые тунеядцы, могущие размножением себе подобных на беспрекословной от совести льготе задушить своё отечество, а не защищать.»
«В целом свете дворянские поколения пользуются правом высшего уважения от всех иных сословий, но за то они, отстаивая в военных трудах и огнях битв, защищают свои государства, прославляя их и себя» – добавил он. Так разговор был окончен, а судьба Ксении раз и навсегда решена.
Впрочем, она не жалела о доставшемся ей пути никогда. С одиннадцати лет, когда, поехав с родителями в столицу на зимние праздники, она увидела на центральной площади развод полков и юного знаменосца, идущего впереди войск, она мечтала о том, как когда-нибудь так же точно будет нести знамя и она. Этого, правда, не произошло, потому что пехота оказалась родом войск недостаточно престижным по мнению её отца. Зато ей замечательно подошла эскадрилья Крылатых.
Крылатые имели славу бойцов, не терявшихся ни при каких обстоятельствах, действовавших всегда быстро, напористо и легко. И хотя Ксения никогда не задумывалась, есть ли подобные качества у неё, она отлично видела, что ими обладают многие из её товарищей по эскадре.
Все они с момента поступления в кадетский корпус обучались не столько положенным почётным гвардейским полкам, расквартированным в столице зимой и летом, владению холодным оружием и верховой езде, сколько пилотированию малых кораблей и стрельбе. Впрочем, первые два вида воинских искусств тоже занимали в их подготовке своё место.
Поднявшись с рассветом, а зимой – задолго до него, Ксения вместе со всеми своими соратниками начинала приводить в порядок корабль. Заливала маслом каждую щель последовательно от кабины к хвосту – сначала по левой, затем по правой стороне. Потом проверяла топливо и, наконец погладив по борту, накрывала утеплённой тканью – чтобы не замёрзли масло и горючее, потому что температура в Шлиссельбурге зимой падала далеко ниже нуля.
Затем только шла умываться и завтракать, на что ей давался ещё час.
Завтрак состоял, как правило, из чая с хлебом, к которым иногда добавлялись каша или щи. Оплачивался он – как и всё продовольствие и обмундирование – из жалования, которое было не особенно велико, так что те, кому не помогала родня, пытались подрабатывать на стороне.
Часам к десяти утра пилоты возвращались в ангар, чтобы занять места в звездолётах и поднять их в воздух. Далее начинались учения: в открытом небе отрабатывались построения или же под специально для этого отведённым высоким куполом – индивидуальные навыки.
Учения заканчивались к двенадцати часам, звучал сигнал к обеду. Но прежде чем отправиться в столовую, каждый повторял утренний ритуал: полная проверка систем корабля. На обед снова каждый получал тарелку щей – с салом и говядиной или с постным маслом. Если у кого-то из Крылатых находились деньги, то обедать отправлялись в город: с бутылкой пива в трактире на Центральном проспекте или с вином и десертом – на восточном. До шести вечера пилоты были свободны, и те, кто не занимался подработками, возвращались в казармы чистить оружие и амуницию или, напротив, шли гулять. Угощались продававшимся на Шлиссельбургских улицах мармеладом и пили шампанское по два рубля, при том, что фунт кофе стоил сорок копеек.
Эти прогулки Ксении любила особенно, как и вечерние посиделки за карточным столом. Здесь не надо было изображать из себя ничего. Фанфаронство, надутость, чванство и высокомерие считались смертным грехом.
К шести часам нужно было возвращаться назад – в казармах играли сигнал к ужину и к еще одной проверке кораблей. Процедура в этот раз предусматривала и проверку систем тревоги на случай неожиданного вылета. Затем делалась перекличка состава, и в девять вечера трудовой день подходил к концу.
Зато в офицерском собрании раскладывались ломберные столы, обтянутые зелёным сукном, и начинали играть. Через час уже пол устилали брошенные неудачливыми понтёрами и банкомётами колоды. Играли не из-за денег – всё равно выигравший на следующий день покупал шампанское на всех. Играли, чтобы провести время, посмеяться и поговорить, и эти вечера казались Ксении во много раз веселее светских балов.
Балы она не любила, благо их и не было толком в декабре.
Были ещё и другие вечера, когда, собравшись в устланной коврами комнате, офицеры разжигали в её центре огонь и ставили на него сосуд, в котором смешаны были сахар и ром. Кругом садились в несколько рядов пирующие с пистолетами в руках. Когда сахар таял, в сосуд вливали шампанское. Получившийся напиток заливали в дула пистолетов, а затем начиналась попойка. Музыканты, нанятые и спрятанные за стеной или под окном, трубачи и песенники начинали играть, так что музыка, казалось, доносилась со всех сторон. Однако даже во время таких попоек никто не забывал про старшинство. И если звучал приказ старшего по званию – младший тут же бросался его исполнять.
С началом нового года, впрочем, начался и сезон балов, которые Ксении вовсе не горела желанием посещать. Всё чаще она оставалась в одиночестве по вечерам и всё больше думала о том, когда получит новый, серьёзный приказ. В столице, несмотря ни на что, она чувствовала себя бессмысленной и бесполезной. Ей хотелось на фронт. Вспоминала она и ту недолгую встречу, с которой новое, тягучее и безнадёжное чувство поселилось в ней. Она так и не смогла узнать, кем был тот офицер, с которым она разговаривала в Галерее Героев и которого не видела ни разу после того. Понимала только, что тот стоит в иерархии флота несравнимо выше, и потому встретиться им вряд ли суждено.
В марте, когда начались перемены погоды, и то и дело стал стаивать и снова выпадать снег, Ксения заболела и тогда же получила письмо. Мать уговаривала её хоть ненадолго вернуться домой. Отпросившись у офицера под предлогом болезни, она отправилась в поместье в тот же день.
На юге, где располагалась усадьба Троекуровых, было куда теплей, и деревья уже покрылись первой листвой. Ещё с воздуха, подлетая к знакомым местам, Ксения увидела очертания озера, на котором проводила целые дни до того, как начала служить. Далеко к горизонту убегала озёрная гладь, перемежаемая островками скалистых шхер. Вдоль северного берега тянулись стройными колоннами грациозные корабельные сосны, зато юго-западный представлял из себя песчаный, покрытый дюнами пляж, где Ксении любила бегать и купаться с дворовыми девчонками по вечерам. Ей внезапно стало так легко, что, едва опустив корабль на заднем дворе, она соскочила на землю и бегом побежала к крыльцу. Отец сидел в гостиной и, кажется, так скоро её не ждал. И одарил дочь удивлённым взглядом, и приподнял брови, так что Ксения сразу подобралась и, с трудом сдерживая улыбку, изобразила торопливый поклон.
– Доброго утра, батюшка. Вы, кажется, вызывали меня.
– Вызывал.
Ксения всё-таки улыбнулась.
– Я очень скучала.
Она бросилась вперёд и повисла на шее у едва поднявшегося во весь рост отца. Отец погладил её по спине, прокашлялся, прогоняя собственную усмешку с лица, и скомандовал:
– А ну прекратить! Совсем распустила тебя мать!
Ксении торопливо шагнула назад и поклонилась ещё раз.
– Прошу меня простить.
– Обед готов. Иди, переоденься, я велю подавать.
За столом говорили ни о чём и Ксении стало ещё легче, она словно бы плыла по воздуху в светлой неге, только теперь поняв, как скучала по родне. Она так глубоко погрузилась в свои мысли, что не расслышала, когда разговор зашёл о ней, и сквозь марево радости пробился голос матери:
