я буду складывать тетради, учебники и прочие принадлежности.
В чемоданы мы упаковали несколько повседневных платьев, пару вечерних нарядов, белье, а также парочку удобных костюмов для верховой езды. В маленькой шкатулке я взяла с собой несколько не самых дорогих, но очень подходящих к выбранным платьям украшений, мешочек с золотыми и серебряными монетами, который всучила мне Лидия с наставлением «На всякий случай», и расческу с заколками и лентами для волос.
Ехать решили рано на рассвете. Пока слуги якобы грузили карету, мы прошмыгнули через черный ход во двор и спрятались в повозке, в которой обычно нам привозили продукты на кухню. Мои вещи также были уже сложены здесь еще с вечера. Лидия почти всю дорогу обнимала меня, иногда всхлипывая и смахивая слезу.
— Как я не хочу с тобой расставаться, милая — шмыгнула она носом — я же вырастила тебя вот от такой крохи — она развела руками, показывая размер, как заядлый рыбак свою добычу.
— Лидия, вы мне стали настоящей мамой — утешила я ее — я очень благодарна и очень люблю вас с папой. И понимаю, что без меня у отца будут развязаны руки. Он быстро расправится с недругами.
— Боги, ну вот за что нам эти испытания!
— Все будет хорошо, я в это верю.
Спустя четыре часа на горизонте показался портовый городок Ридас, нам предстояло проехать его насквозь, и еще минут двадцать ехать по дороге до ворот монастыря. И хоть пейзаж, как и везде, удручал, но город я стала рассматривать с большим интересом. Пансионерок выпускали раз в неделю на прогулку по городу на три часа, если они были примерными и прилежными ученицами, и позволяли пройтись по магазинам или посидеть в кафе.
Я боялась, что монастырь будет унылым местом, но он мне понравился. Здесь чувствовались покой и умиротворение, разбавленные стайками весело галдящих девушек и смехом. Сам монастырь был выполнен из светлого камня, что придавало ему воздушный вид, несмотря на монументальность. Окружен он был некогда роскошным садом, от которого сейчас ничего не осталось — лишь сухие ветки. Главные ворота были закрыты, а возле них дежурил привратник. Он прочел письмо, поданное ему Лидией и чуть улыбнувшись, пропустил нас внутрь, где ожидала молодая монахиня. Она поманила нас за собой в главное здание и оставила у двери кабинета матери-настоятельницы.
Спустя десять минут дверь распахнулась и нас пригласили на собеседование. Мать-настоятельница, дара Инга, была женщиной видной — высокий рост и крепкое телосложение выдавали в ней женщину сильную и волевую. Они с Лидией коротко переговорили обо мне, затем она задала несколько вопросов мне и с миром отпустила заселяться.
И вот спустя час я уже обживалась в новой комнате. Она не была такой просторной и богато украшенной, как в доме отца, но тем не менее, была удобной и светлой. Кровать н была узкой, с мягким матрацем и подушкой, наполненной успокоительными травами, застелена простым, но добротным пледом синего цвета, стены были из того же светлого камня, что и все здание, два узких, но высоких окна доставляли достаточно света. Стол, стул, вместительный шкаф и тумба у кровати с небольшим зеркальцем. На полу была постелена циновка. В изголовье кровати был прикреплен светильник, а также небольшая люстра под потолком отлично освещала всю комнату. В дальнем углу была еще одна неприметная дверь, которая вела в скромную ванную.
Кормили здесь в общей столовой три раза в день. В общем и целом, все необходимое для жизни имелось, и, если не воротить носом, то вполне хорошо можно было жить.
— Прям сердце у меня не на месте — вдруг проговорила Лидия — не хочу оставлять тебя тут.
— Да что со мной ту может случиться? На территорию никого чужого не пускают, а в город я первые месяца три и сама не пойду.
— Благослови тебя триединые боги! — осенила меня Лидия круговым движением.
Мы попрощались, и я осталась в комнате одна. Занятия начнутся только через неделю, а сейчас мне предстояло познакомиться с одногруппницами и преподавателями, а также расписанием жизни пансиона.
Уже два месяца прошло с тех пор, как он упустил девчонку. Внутри кипел гнев, который стал сопровождать его везде и всюду. Он объездил все окрестности, залез в каждую подворотню, в каждую щель и ничего не нашел. На миг ему даже показалось, что она предпочла раствориться во мраке, чем вселиться в кого-то, и от этой мысли ему, почему-то, стало невыносимо — в груди сразу заныло, словно старая рана давала о себе знать. Противное чувство! Лучше бы он и дальше был бесчувственным и не испытывал ничего! Эти ощущения были непривычными, они накатывали на него, словно вал ледяной воды, грозясь погрести его под собой, а он сомневался, что смог бы выплыть наверх.
Он даже несколько раз облетал рощу во второй ипостаси, видел домик Сеира, но девчонки там не было — кулон молчал. Это означало, что ее нет. Либо она так далеко, что он не может уловить ее след.
Вот и сейчас он махал огромными крыльями, а внутри клокотала странная тоска, словно он потерял нечто наиболее ценное, самое важное в своей жизни и никак не мог найти.
Он пытался поговорить с хранителем, но тот его даже на порог не пустил, глядя на него глазами, полными гнева.
— Не ищи. Ты не найдешь ее — ответил он тогда — она тебе не нужна. Такому, как ты никто не нужен.
— Может ты ошибаешься — рыкнул тогда даркан.
— Что такой убогий, как ты можешь ей дать? — рыкнул в ответ хранитель, обнажая немаленькие такие клыки.
— Почему ты назвал меня убогим? — вдруг спросил даркан — у меня есть все, что можно пожелать: деньги, власть, сила.
— У тебя нет самого главного — сердца — выплюнул Сеир — вы убогие считаете себя высшей расой? Да вы даже в низшие не годитесь! Убирайся!
Даркан взревел, глаза его наполнились ненавистью, но в бой с хранителем бросаться он не стал — на его территории он вряд ли вышел бы победителем.
Андрас глубоко дышал, его грудь ходила ходуном в такт желвакам, он сверлил взглядом Сеира, но предпочел уйти, взмыв с места во второй ипостаси в небо.
Чертов ублюдок! Он точно знал, где находиться девчонка!
Вернувшись ночью, он прокрался и кинул в открытое окно заклинание-следилку. Если хранитель отправится в путь — он об этом узнает.
Но дни шли за днями, недели за неделями,
