— Фу-ух! — не сдержавшись, выдохнул я, — и всего-то?
— Что значит «всего-то»? Не забывайся, ефрейтор! — рявкнул Крон так, что со свода блиндажа посыпалась земля, — ты ведь и не знаешь, что это за наказание? Так я объясню подробнее. Эта процедура заключается в следующем: к десяти часам утра провинившийся, навьюченный вещевым мешком и полным снаряжением штурмовика, так что общий вес, включая винтовку и скатку, разгрузку и бронежилет составляет почти девяносто четыре фунта, должен прибыть к землянке ротмистра, где дежурный фельдфебель поставит тебя под ружье по команде «На плечо!». С этого момента и начнётся отсчёт времени. Нужно стоять «смирно» два часа не шелохнувшись. Слышишь? Не шелохнувшись! Если наказанный чуть шевельнётся под ружьём, следует немедленно команда «К но-ге!». А потом вновь «На пле-чо!». И время уже вновь отсчитывается с нового момента. Так нужно стоять два часа под ружьём с полной выкладкой до обеда и два часа после обеда: это и равняется одним суткам строгого ареста.
— Не вижу ничего сложного, — всё же выпендрился я.
— Ну-ну, Гавр… — видимо, у штабс-капитана не было сил уже орать на меня, — и поупрямей тебя приходилось ключевой водицей отливать. Меня другое расстраивает: планы были использовать твои способности уже сегодня ночью. Мнится мне, приказ о наступление грянет этой ночью, — Крон с силой потёр веки, — а у нас толком и проходы в заграждениях не разведаны. Какие из нас штурмовики, коли путь наступающим обеспечить не сможем? А тут ты ещё со своими выкрутасами. Кто взвод поведёт в ночь на заграждения? А?
— Задача ясна, господин штабс-капитан. Вопрос позволите?
— Ну?
— Три дня два раза по два часа — это двенадцать часов, так?
— Ты это к чему? — нахмурился Крон.
— Разрешите отбыть всё наказание целиком, ваше благородие? Все двенадцать часов.
— Ты спятил, Гавр? Или тебя по башке бревном в той землянке стукнуло?
— Поверьте, я не шучу, Август Карлович. Только было бы неплохо, чтобы при этом присутствовал кто-то из наших батальонных офицеров, дабы избежать несправедливости.
— Хм… — окинул меня взглядом комбат, — авантюра, но ты почему-то уверен в успехе. Неспроста. А, ладно! Но как же ты после этого в разведку-то? Да ещё в ночь…
— Часа три дадите поспать, ну и двойная порция на ужин, если нетрудно?
— Да хоть тройная! Ну, Гавр, если подведёшь… Иди, готовься, через полчаса лично тебя к ротмистру отведу! Но, если фанфаронишь, больше заступничества не жди.
— Не подведу, ваше благородие, — козырнул я, выскакивая из блиндажа. И тут до меня стало доходить, в какую я действительно влез в авантюру. Нет, простоять двенадцать часов при моей подготовке и способности к медитации, отработанной ещё на крыше эшелона, не составит особого труда. Но это при условии относительно спокойного окружения. А ну как немец снова попрёт или обстрелами замучает? Эх, снова на авось попёр, дурья башка!
Но тема того стоит: сходить к бошам и пошуровать там насчёт Демиурга. Что это, если не намёк на улыбку Фортуны?
* * *
Штабс-капитан, конечно, хватил лишку, обещая лично эскортировать меня на экзекуцию. Зато отрядил такую замену, что я оказался полностью удовлетворён.
Прапорщик Мавродаки Костас Дмитриевич собственной персоной отыскал меня экипирующимся «под ружьё» в первом взводе.
Пришлось занять амуницию пока у сослуживцев, так как мою ещё не вернули, на что я не постеснялся пожаловался ефрейтору Подопригоре, намекнув, что, если каптенармус поспособствует быстрому возврату отобранной экипировки, за мной, естественно, не заржавеет.
— Ну здравствуй, «Кошачий глаз»! — хлопнул меня по плечу прапорщик Мавродаки, — вот ты как решил отметить представление на Георгия? — глаза офицера смеялись, но выражение лица оставалось строгим.
— Да я…
— Знаю, знаю. И тебя понимаю. Ротмистр Алексеев при случае и к тележному колесу претензии сыщет. Август Карлович сказал, что ты готов двенадцать часов кряду отстоять, а меня попросил побыть третейским судьёй. Необычно, право слово, но довольно занимательно. В офицерском собрании давно достойных тем не обсуждали. Если бы я не знал о твоих выкрутасах позапрошлой ночью, принял бы за хвастовство.
— Я простою, господин прапорщик, не сомневайтесь. Лишь бы немцы в наступление не пошли.
— Ха! Вот оно как. Да ты наглец, Гаврила! Люблю таких. Только язык держи за зубами. Не то и вправду в арестантские роты угодишь. Племянника в войсках хоть и не любят, да уж больно дядя у него высоко сидит.
— Есть держать язык за зубами.
— Вот и хорошо. Вот и отлично, Пронькин. Ты вот что, Гаврила. Есть парочка хитростей солдатских. Ты ими не манкируй, когда под ружьё встанешь. Послушай: к ружейному ремню прикрепи большой шинельный крючок и с его помощью цепляй карабин к ремню снаряжения; так рука твоя будет лишь чуть поддерживать приклад, ты так тяжесть оружия почти не ощутишь. Иначе рука занемеет! Шутка ли, карабин почти двенадцать фунтов весит.
Я не стал спорить с прапорщиком. Наоборот, возникла шальная мысль в пику ротмистру отстоять наказание «под ружьём» с пулемётом Максим, снятым со станка. Пусть знает, сволочь, что меня без соли не съешь!
Но передумал. Глупая бравада всё это и мальчишество. Да и кто мне Максима даст в такое время? Каждый пулемёт на счету. Мне не злить ротмистра следует, а удовлетворить его эго. Ничего, не убудет. Постою, пообтекаю. Результат стоит того.
Неподалёку от блиндажа, где располагался ротмистр, находилась и дивизионная канцелярия с узлом телефонной связи, поэтому местность была просто перерыта ходами сообщений вдоль и поперёк. Перед входом в блиндаж была небольшая площадка, на которой был обустроен уютный уголок комфорта с походным столиком и раскладным табуретом.
Прапорщик сдал меня с рук на руки дежурному унтер-офицеру комендантского взвода. Тот невозмутимо поинтересовался, готов ли я, не нужно ли до ветру или ещё какой надобности. На что я попросту отрицательно мотнул головой и встал, куда велено.
— Смир-р-на! На пле-чо! — команда раскатилась по траншеям, отразилась от земляных стенок и унеслась ввысь в пасмурное моросящее небо.
А я неспешно отыскал глазами точку на бруствере, дабы зафиксировать внимание на конкретном объекте. По случайности это оказался замызганный обрывок мешковины, кончик которого торчал из земли. Погружение в состояние транса прошло легко, впрочем, как и в прежние тренировки в эшелоне, так и в учебном лагере штурмовиков. Постепенно вокруг исчезли почти все звуки, свет дня сузился до точки, диаметром не более десяти сантиметров. Я почувствовал, как размеренно сокращается сердце в моей груди, шумит кровь, преодолевая сопротивление стенок сосудов. Я проникал в окружающий мир, врастая в него невидимыми нитями. А мир пронзал меня потоками энергии. Я едва различал, где находятся верх и низ. Тело налилось монолитным свинцом, мы стали с землёй одним целым. Я не столько почувствовал, сколь ощутил, что достиг необходимой точки.
Время, текущее своим чередом, предстало предо мной вязкой туманной субстанцией, пронзающей всё и вся. Почти без удивления я осознал, что из него состоит всё что я вижу и ощущаю вокруг. Более того, я почувствовал, что стоит мне захотеть, и оно ускорит свой бег. Я так и сделал.
Это выглядело так, будто я, находясь в потоке воды, подставил под её тугие струи ладони и легонько провёл вдоль этого самого потока, словно придавая ему ускорение.
Что-то почти неуловимо изменилось вокруг: то ли туман времени стал темнее, то ли в глазах моих свет всё больше стал утрачивать свою интенсивность. Я, спохватившись, отдёрнул ладони, внутренне замирая и опасаясь, не повредил ли чего в тонком настрое мироздания, но нет…всё вокруг оставалось прежним, а мне вдруг с неудержимой силой захотелось спать. Вот лечь прямо тут, в туманном мареве и заснуть, не думая ни о чём.
Резкая боль, ударившая откуда-то сзади в основание позвоночника и прошившая его раскалённым прутом вплоть до основания черепа, отрезвила меня. Я вспомнил кто я и где нахожусь. Надо было возвращаться. Опасное здесь место для сна. Да и для всего остального. И как я смог в такие глубины сознания погрузиться? Непостижимо. Нет, нельзя так рисковать.
