сделаны из гребня чудовища и зачарованы жрецами, чтобы пронзать даже сам свет.
Дезире стоял между мной — и смертью. Мощная белая фигура, будто выточенная из камня, крепкие широкие плечи, латы, хищно раскрытые крылья. Я за ним — будто за стеной из мрамора, пропитанной первозданной силой; я не успела ни испугаться, ни поверить, что он сможет меня защитить.
Время ползло улиткой — и всё ещё неслось слишком быстро. Перед моими глазами были одни только перья, но я видела всё будто бы со стороны, словно взлетела над залом невидимой птицей. Вот пуля ткнулась острым концом в белые латы на животе рыцаря, и от неё кругами на воде разошлись золотые знаки. Вот дрожь пробежала по рыцарю, и краски из него вымыло, а крылья опали. Вот вспыхнули на пальцах чёрные молнии, а потом…
Он скривился вдруг, согнулся — и пуля прошила его насквозь, не оставив следа.
А потом со странным чавканьем ударила мне в грудь.
Толчок — меня дёрнуло назад и в сторону с такой силой, что моя душа из надмирного наблюдения влетела обратно в тело. В груди с глухим звуком вспыхнуло солнце — будто бутылку разорвало, меня мотнуло из стороны в сторону и ещё раз приложило о колонну. Дезире, развернувшись в долю секунды, обхватил ладонями моё лицо и придержал, не давая съехать на пол.
— Свет, — хрипло сказала я ему первое, что пришло в голову. — Ты ведь сделан из света.
Потому что тело… где там те глиняные куколки, которых закопали в разных концах Земель две с половиной сотни лет назад?
Он перевёл взгляд на мою грудь, и я посмотрела тоже.
По голубому ситцу растекалась кровь. Её становилось всё больше и больше, она била откуда-то изнутри сплошным потоком и поднималась по горлу в рот.
Боли не было, только весь мир вокруг мутился и казался невозможным и фантасмагорическим.
— Пожалуйста, — сказала я, надеясь, что он разберёт мои слова через кровавую пену, — помни, что ты мне обещал.
Я улыбнулась беспомощно, едва ощутив, как шевелятся губы. Тело онемело, безразличное и безответное. Было жарко, будто пуля была раскалённым металлом, выплеснутым мне в лёгкие, — но теперь жар схлынул, оставив одну лишь пустоту.
В синих глазах был ужас, которого я никогда не видела раньше. За его спиной взметнулись белые крылья. В воздухе горел ослепительным светом белый меч, сделанный из боли и вины.
— Пожалуйста, — шёпотом повторила я.
Он провёл пальцами по моей щеке ласково-ласково.
Потом выпил поцелуем моё дыхание — и я умерла.
Здравствуй, девочка без будущего.
Без будущего, — эхом отзывается в сознании, — без будущего.
Какое может быть будущее, если ты умерла?
Я висела в пустоте, чернильной и непрозрачной, в пронзительном, невозможном нигде, и вокруг не было ничего, ни живого, ни мёртвого.
— Здравствуйте, — робко ответила я.
И не услышала собственных слов.
Шелестящий голос молчал. Если бы меня спросили, я не смогла бы ответить, откуда он звучал. Верх и низ, право и лево, — всё потеряло значение; я не могла различить даже, был ли он внутри меня или снаружи.
Я поднесла ладони к глазам и ничего не увидела. Попробовала шевельнуть ногой — и ничего не почувствовала. Стала ли я тенью? Точкой? Скованной камнем душой?
Ты смешная, — сказал шелестящий голос.
А потом передо мной — если можно сказать, будто была я, и было какое-то «впереди» — открылся глаз.
Он был чёрный, и внутри него кружились звёзды космоса.
Ты уже решила? — спросила Бездна.
— Решила? Что именно?
Что попросить. Ты умерла на моей границе, и потому имеешь право просить. Чего ты хочешь, девочка без будущего? Хочешь, я заберу твоих врагов? Хочешь, в городе будет отныне и вовек праздник твоего имени? Хочешь, я покажу тебе снова счастливейший из дней твоего прошлого?
Во мне была одна только звенящая пустота.
Просить? О чём просить, — если я умерла, а передо мной — Бездна? О да, Бездна, как говорят, исполняет желания тех, кто умеет их загадать, вот только порой у неё выходит так, что исполненные желания всё больше похожи на проклятия. И откуда мне знать, куда повернёт хрупкое будущее, если я на что-то решусь? Я уже видела, как крошечный камешек катится по склону, призывая за собой лавину.
Мне не хотелось ни мести, ни благодарности, ни даже сладких грёз. Мне не хотелось великих свершений и каких-то умозрительных благ. Сколько я ни пыталась, я не могла найти в себе ни одного настоящего желания.
Подумай, — шептал голос. — Для тебя не было ритуального рисунка, за тебя ничего не сказано. А твоя жизнь — неплохая цена…
Вот только моя жизнь не была ничему ценой. Она просто была, вот и всё. Не большая и не маленькая — моя.
— Ты тоже… как они?
В глазу что-то всколыхнулось, но звёзды горели всё так же ярко.
Как кто?
— Ты тоже… человек? Как лунные на самом деле не боги. Или ты была человеком?
Ресницы похожи на щерящиеся в стороны мечи. Они дрожали, словно чёрный глаз засмеялся.
Нет, — шелестнула Бездна, будто стеклянное крошево перекатилось в воде. — Нет, я не человек и не была им. И у меня нет глаз, но люди не понимают, как можно без них видеть. Люди не могут осмыслить меня.
— Значит, это всё ненастоящее?
Это возможное.
Наверное, здесь было холодно. Но я стала забывать о том, что это такое — холод. Я забывала обо всём и даже не успевала расстроиться этому, будто листы у меня внутри выцветали и тлели, и я сама становилась всё легче, всё меньше.
Я могу показать тебе, — шепнула Бездна.
И я сказала безразлично:
— Покажи.
Это будет твоё желание?
— У меня нет пока желания.
Звёзды вспыхнули ярче, а потом из них вдруг родились нити, бесчисленное множество сияющих нитей, причудливо и странно переплетённых. Я была среди них — словно в коконе, словно в центре самого волшебного из всех гобеленов.
Это было прошлое, и будущее, и возможное. Я любовалась ими, как любуются искусством, — и долгое, мучительно долгое, почти болезненное мгновение понимала.
У людей всегда было довольно желаний — таких, чтобы стирать ради них любые границы, таких, чтобы убивать и умирать ради них. Люди зачерпнули из Бездны силу, чтобы спастись из своего старого мира; чтобы превратить мёртвую серую землю в дом; чтобы кровь стала колдовскими камнями и чтобы разлилось море. Люди отворили источник чёрной воды, чтобы спросить совета у своих предков, и так впервые
