– Если не поешь сама, введем тебе питательную капельницу.
Уходя, сообщил системе:
– Нам понадобятся два наблюдателя в камеру на нулевом этаже. Через час. И подготовить алгоритм реаниматологии…
На последних словах он покачал головой, и невысказанное зависло в воздухе: «Алгоритм, конечно, не понадобится – просто предписание…»
*****
– Что это за… последний… тест?
Меня накормили рисовой кашей – липкой, безвкусной, – я была рада и ей. И еще больше сладкому чаю. Простому, горячему, ароматному. Так и начинаешь ценить простые вещи, на которые раньше не обратил бы внимания.
Хорошо, что Комиссионер с двуцветными глазами зашел в «столовую» для предварительного разговора. Мне был очень важен этот разговор, потому что человек, который говорит, что больше ничего не боится, врет. Мы боимся всего: неопределенности, боли, собственного будущего, особенно если оно наполнено неизвестностью.
Чужой вздох. Тяжелый, как мне показалось, и стрельнувшая мысль: «Спасибо, что вернули робу». Голым легко общаться только с собственным возлюбленным, но никак не с незнакомым мужчиной, который собирается вскоре творить с тобой нечто сложное и болезненное.
– Я говорил тебе, что Грера не терпит энергию Комиссионеров?
Отвечать «да» не имело смысла, он знал. Продолжил без моего ответа.
– Я наполню тебя собой, каждую твою клетку. И у Хвоста не останется шанса…
Чая было мало, нещадно сохло горло. И молчала я долго.
– У меня тоже?
«Не останется шанса».
Я часто бывала наивной, непредусмотрительной, даже глупой иногда, но теперь для иллюзий не осталось места. Слова кареглазого про «смерть в агонии» помнились отлично.
– У тебя… останется, – Лиам старался говорить мягко. – Иначе бы я не стал запрашивать разрешение на проведение этой процедуры.
«Останется крайне маленький».
На моем лице было написано все – страх, сомнение, нервозность. Обреченность, наверное.
– Кейна… – Мое имя, произнесенное тепло, почти нежно, вновь напомнило о чем-то далеком, хорошем и несбыточном. – Тебе нужно будет довериться мне. Понимаешь? Настолько, насколько это возможно.
«Совсем. Сумей это сделать».
– Заполнять тебя я буду по возможности быстро, потому что человеческая нервная система остро реагирует на такое вторжение, и времени у нас… будет в обрез.
«У нас».
Как будто были какие-то мы, даже ненастоящие.
– Сколько все это… будет длиться?
– Тем меньше, чем быстрее ты сможешь расслабиться. Ты сократишь этим и процент внутренних повреждений, если впустишь меня осознанно, если мне не придется… делать все с усилием.
«Рвать. Прорываться».
– Но я не умею… Не понимаю, как осознанно впускать кого-то.
Даже в этих чертовых условиях, в этой камере, когда меня били, я старалась не плакать, но сейчас очень хотелось. Что-то висело на волоске.
– Ты поймешь в процессе. Почувствуешь. Просто держись за мой взгляд, да?
«За то хорошее, что ты в нем увидела».
Момент завершения нашего диалога я старалась оттягивать максимально долго. Мне не хотелось возвращаться в камеру, не хотелось начинать что-то страшное, пугающее. И следующий вопрос прозвучал оторванно от темы, почти глупо:
– Тебе это приятно? Этот процесс…
Сложный взгляд – живая радужка, сейчас почти целиком синяя. И честный ответ, хотя Лиаму не хотелось отвечать честно.
– Отчасти. Это процесс временного поглощения материи, присваивания ее.
«То есть временно я соединю тебя с собой, сделаю тебя частью своего поля».
Я даже ощутила отклик той волны странного удовольствия, о которой он говорил.
– Но приятно во время того процесса, который нас ждет, мне не будет. Очень много напряжения.
– И мне не будет точно…
Плохо. Несмотря на кашу и чай, подкашивались ноги. Ослабло все – и тело, и разум.
На долю секунды мне показалось, что он желает коснуться моей щеки – состоявшееся действо, которое не состоялось наяву.
– Я активирую в тебе все центры удовольствия. Это максимум, чем я могу…
– Не нужно.
Подачка. Все равно, что обмазать пропитанный цианидом бургер, сообщить, что перед подачей тебе обсыплют его специями и даже обжарят для красивого вида.
Невеселая улыбка, не задевшая глаза.
– Надо. Иначе от болевого шока ты отключишься в течение первой минуты.
«А нам нельзя прерывать контакт сознаний».
Вот и все. Вот и договорили. Пора идти обратно. А я так и не услышала чего-то главного, чего-то очень нужного и важного. Да и верно ли было ожидать этого на СЕ?
«Верно».
Мне нужны были еще слова – настоящие, правильные. Плот, за который я смогу держаться.
– Скажи…
Лиам чувствовал завершающий вопрос во мне, ждал его, не выказывал нетерпения.
Я сглотнула.
– Скажи, что тебе не все равно.
Что я нужна тебе хоть в каком-нибудь смысле, что все это имеет для тебя значение, просто скажи…
– Мне не все равно, – ответил он. Ответил со странно тяжелым выражением глаз. – Если бы мне было все равно, я бы не стал отменять деактивацию. Идем?
Если бы сейчас он дал мне руку, я пошла бы за ним куда угодно.
Но он не дал. Развернулся, зашагал к выходу – пришлось с тяжелым сердцем двинуться следом.
Глава 8
Меня привязали к стене. Объяснили, что стоять все равно не выйдет, что толстые ремни, обвившие локти, бедра, живот – мера предосторожности от падения. Хорошо, что я не видела эти крючья в стене своей камеры раньше – мороз по коже.
«Да, можно лежа, – сообщил Лиам, – но площадь соприкосновения, если я лягу на тебя сверху, будет очень высокая. В течение минуты у тебя остановится сердце».
Никаких пошлых намеков, ровное предупреждение «патологоанатома».
Не надо «остановится»… Пусть будут ремни.
Кареглазый стоял от нас сбоку, смотрел на висящую в воздухе таблицу, на которой ярким зеленым абрисом высвечивалось мое тело – там, на этой таблице, будет видно, как идет процесс «заполнения», как изменяются жизненные показатели, нарисуется график, цифры, наверное… Еще двое у решетки – незнакомые мне наблюдатели.
– Готова?
Разве к этому можно быть готовой?
Но я кивнула, как болван, у которого лопнула одна из веревочек в тряпичной шее.
– Начинаем, – жесткий приказ Лиама коллеге, – фиксируй данные, производи озвучку.
И мне:
– Смотри на меня. Просто. Смотри на меня.
(Supreme Devices feat. Ivan Dominik – The Number One)
Сначала было просто.
Мой взгляд зацепили, словно на крючок, как тогда у стены, и сразу внутрь. Снова агрессивно, плотно, и я привычно отступила прочь, освобождая место. Если для того, чтобы выкупить у Судьбы шанс на мою жизнь, мне придется позволить себя «присвоить», «слить» с кем-то другим – я попробую… Шаг назад, еще – пусть заходит. Главное – дышать, главное – расслабиться…
«Молодец… Хорошо…»
Я его слышала. Я его чувствовала, как себя. Больно стало примерно на десятой секунде, и сразу засбоило дыхание.
«Расслабься…»
– Пять процентов, – сообщил кареглазый. Напряженный голос; и чуть розовым сделался контур моего тела на таблице.
Следующий вход, следующий, глубже, глубже… Лиам заполнял меня собой постепенно, как газом, как инопланетной субстанцией – к тринадцати процентам начали визжать нервные окончания, принялись вздрагивать руки, дергаться пальцы. Наполнились ватой колени.
«Смотри на меня…»
«Я смотрю…»
Его много. Его так много, что нет места для себя. Так тебя выселяет из нажитого дома цунами: ударяет, вымывает через окно – плевать на мебель, на деньги, на документы…
«Дыши мной».
– Тринадцать процентов… Девятнадцать…
Голос у кареглазого напряженный, как железо.
Как секс. Только каждый толчок – это боль. Адская. И вдруг он сделал то, что ожидал – активировал центры наслаждения в моем мозгу. Хлынул по венам и рецепторам неожиданный кайф. Почти неуместный, контрастный, облегчающий страдания.
«Так лучше?»
