И вдруг с ним внутри стало почти хорошо. Больно. И хорошо.
Еще волна. Дышать все труднее.
– Двадцать три процента… Тридцать один…
Когда ты под кокаином, тебе плевать на цунами, на то, что ты не умеешь плавать, на то, что ты вышел в окно.
Очередная волна боли, очередной спазм до окаменелых кишок. Приказ «Дыши!», и я вспоминаю, что нужно дышать, что нужно двигаться дальше. Только глаза – серебристые и синие.
– Сорок пять процентов…
Со мной что-то не так. Больше не держат ноги, очень хочется закрыть глаза. И холодный голос в мозгу: «Я говорил смотреть на меня? Смотри…» Он здесь главный. Временно. Или постоянно. Раб не тот, кто прикован, раб тот, кто слушает чужие слова, кто повинуется им.
Еще… Еще… Еще…
Снаружи голос начинает расплываться; тело жжет огнем – в каждой клетке свой собственный раскаленный адов котел, хочется воды, залить эту пылающую кухню хоть чем-нибудь холодным.
– Шестьдесят два процента… Три… Четыре…
«Ты меня убиваешь… Очень изощренно…»
У меня рвется от напряжения тело, а напротив стальные и синие глаза, через которые внутрь льется яд для Греры.
«Просто терпи».
Только боли все больше, кайфа все меньше. Уже не справляются центры наслаждения – иссяк их ресурс, выработались гормоны, постарели, умерли. Против вторжения Лиама не справится ни одна иллюзия, ни один химический процесс. Больно, больно, больно… И все сложнее дышать после каждого толчка, все меньше хочется смотреть в глаза напротив.
– Семьдесят три процента. Показатели ухудшаются…
«Я сдаюсь…»
«Я тебе сдамся!»
Все меньше внимания хочется обращать на чужие команды.
– Семьдесят семь…
«Кейна… Дельмар… Дельмар…»
Голос мягкий, как шелк. И мое имя, произнесенное так, будто нарисовали в воздухе сердце. Очередная иллюзия. Приятная, но она не продержалась долго. Слишком много жидкого пламени внутри, что-то сгорает, непоправимо, безвозвратно.
– Восемьдесят один процент…
Во мне уже почти нет меня.
Почему-то становится неважным то, что происходит вокруг, что на нас смотрят, что таблица с моим телом светится красным.
– Восемьдесят восемь. Дыхательная функция нарушается, нервная система выходит из строя. Лиам…
– Продолжаем.
Его голос снаружи различается мутно. Но все еще четкий тот, который внутри.
«Кейна…»
«Я тут…»
Кажется, я начинаю освобождаться – все дальше боль, все менее ощутимо ее эхо.
А снаружи:
– Девяносто один… Лиам, надо прекратить…
«Кейна».
Что-то настоящее в его голосе, человеческое. И нет, ему не все равно – мужчине с двуцветными глазами. Я вижу это только теперь. Он напряжен до предела, он понимает, что скоро я перестану слушать его команды.
«Продолжай».
Он убивает меня. Грера не выживет, я тоже.
Не знаю, как он это сделал, как мысленно взял за руку. Крепко, но очень нежно, как сжал мои пальцы так, как этого не делал никто – с чувством.
«Я тебя не отпущу».
А мне, наконец, все легче, все свободнее.
– Девяносто четыре…
Ног больше нет, ремни больше не впиваются. У него хорошая рука, теплая, а из глаз льется забота – живая, смешанная с тревогой.
«Все хорошо. Пусть так».
«Кейна…»
Странно, но перед тем, как соскользнуть с этой иглы, иглы своей несчастной жизни, я все же испытала это с ним, с этим мужчиной, – единение. Полное, настоящее. Доверие, нежность. Пусть заполняет собой на сто процентов, я пущу, мне не жаль. Жильца нет, почти выселен…
– Девяносто пять процентов.
Таблица алеет так, что фон позади Лиама кажется бордовым. Где-то лопаются внутри меня важные связи и те волоски, на которых висит мое существование.
– Девяносто шесть…
Мне пора. Больше нет ремней – они остались в другой реальности. «Спасибо за твои теплые пальцы, друг…»
Он видел, он чувствовал. Знал, что я ускользаю, что уже не удержать.
«Я тебя не отпускал!»
Всегда хотелось, чтобы кто-нибудь это сказал вот так жестко, с надрывом, сказал душой. Моя рука слабеет, соскальзывает с его – мы в разных весовых категориях, Лиам. Я тебя не выдержала. Спасибо за это. Мой СЕ кончился.
– Девяносто семь… Лиам… – голос кареглазого издалека. – Лиам, пульса нет!
– Держать искусственно! – хриплый приказ.
– Дыхания нет…
– Дышать за нее…
– Прекрати процесс!
– Нет…
– Девяносто восемь процентов, – голос системы.
Почему я забыла, как всплывать? И что жить на самом деле так легко, что дышать можно, не прерываясь на выдохи, что воздух и ты сам невесом. Нет больше чужих приказов – есть свобода…
– Девяносто девять…
Кто-то дышал за меня, моим телом. Кто-то заставлял мои легкие работать – плевать, меня в моих клетках уже нет.
– Шок всех систем!
Наверное, чтобы завершить процесс, кто-то держал и мое лицо, «взгляд не прерывать…». Он уже прервался. Наверх. Наверх. Наверх, прочь отсюда…
– Сто процентов! – этот крик донесся сквозь толщу бытия, разделяющие наши два мира. – Лиам, тормози процесс, тормози…
Работали реаниматологи.
Говорили что-то о том, что вентилируют легкие искусственно, что не дают импульсам мозга угаснуть, а после голос человека с двуцветными глазами, голос, похожий на раскаленный прут: «Запускаю сердце».
– Разряд!
Он просто приложил к моей груди руку. Никаких приборов, никаких розеток и проводов – привязанное на крюках тело с повисшей головой выгнулось от электричества. Белыми молниями осветило темную камеру.
«Кейн-а-а-а!» – крик мне вслед.
Все выше, все дальше…
Второй разряд – мотнулись пряди темных волос, запахло жженой кожей.
– Лиам…
Третий разряд…
И вдруг мне перестало хватать воздуха вновь. Чей-то возбужденный голос:
– Есть дыхание!
И еще один.
– Есть пульс!
– Ну ты даешь! – Обреченный кареглазый, наклонившийся, потерший ладонью глаза.
Я неслышно орала. Я визжала, не издавая ни звука – я не хотела сюда назад, я не желала. Адская боль, обрушившаяся на меня после возвращения в тело, казалась стократ сильнее после освежающего «небытия». Меня сдернули из рая арканом за ногу.
«Не-е-е-е!» – мой неслышный визг на всю Вселенную.
Зеркальные серо-синие глаза злые, дикие. «Я говорил, что не дам тебе уйти!..»
Я его ненавидела сейчас, Лиама. За неумение сдаваться, за то, что вновь лишил меня свободы, за то, что провел через ад и вернул в тюрьму.
– На каталку ее…
(Les Friction feat. Emily Valentine – I Remember)
Белые лампы под потолком – бесконечный ряд ламп. Наверное, здесь были катакомбы и коридоры длиной в километр… Я не хотела об этом знать. Я не хотела сюда возвращаться. Он все-таки меня сломал, доломал верным движением пальца тонкий внутренний стебелек. Он сделал меня инвалидом – я не могла ни говорить, ни двигаться. Клетки внутри тела визжат, выворачиваются наизнанку, жгутся лавой. Старые связи внутри головы порваны, порвано все…
«Я не дам тебе упасть…»
Я его ненавидела. За аркан, за падение обратно на СЕ.
– В SYNC-камеру ее на сутки. Запустить механизм слияния полей…
– Лиам, – кареглазый, кажется, устал внимать зову совести коллеги, – повреждения нервной системы девяносто один процент…
– Восстановим.
– Ты не понимаешь…
– Восстановим, я сказал, – голос, состоящий из металлических шипов. – Облучить стабилизатором, подключить GRAN3 лучи…
– Посмотри, у нее воли к выживанию ноль…
Таблица так и плыла над каталкой – вся кровавая, будто порвали ее, а не меня.
– Плевать!
– Ты не вернешь ей желание жить.
– Верну.
И взгляд на меня – зеркальный, ровный и очень короткий.
Я закрыла глаза, надеясь, что сдохну в SYNC-камере.
Глава 9. Каземат
(Les Friction – This Is a Call)
Здесь было почти темно.
Или же так казалось после тех раз, когда я пыталась открывать глаза в лаборатории и натыкалась взглядом на слепящие лампы. Обратно в сон с помощью инъекций меня погружали быстро.
