как часто бывало с мужчинами его возраста. Только стал более мужественным и крепким. Не мужчина — богатырь.
Неспешно подойдя к площадке, граф лениво оглядел бегающих друг за дружком детей и в итоге шагнул к Мире. Та против воли поежилась и замерла, жестко стиснув изогнутую рукоять зонтика. И постаралась сделать вид, что близость супруга ее нисколько не беспокоит. Вот играющие дети — это да, это заслуживает ее самого пристального внимания.
— Ну и к чему этот маскарад, Мираэль? — негромко спрашивает ее муж.
Как всегда — прямолинеен, как рельса. И вот как отвечать? По существу или той же монетой?
— А какими судьбами вы оказались здесь, господин граф? — спокойно парирует она сама, — В Фэрдере нет ни ваших мануфактур, ни порта. Это маленький провинциальный город, зато с отличными видами и неплохим санаторием. Может, за тем и приехали? Здоровье поправить?
Сказав последнее, Мира тут же прикусывает свой язык. Это все нервы! Выпалила — не подумав. Чтобы такой крепкий человек, как Аттавио, да на здоровье жаловался? С трудом вериться!
Зато сам мужчина посчитал ниже своего достоинства реагировать на эту детскую подколку.
— Ты не была стеснена в деньгах, Мираэль. И потому можешь жить в свое удовольствие. Почему же носишь эти унылые тряпки, учительствуешь и, как я слышал, называешь себя вдовой?
— Что именно из этого вас обижает больше всего? — тихонько усмехнувшись, интересуется девушка, — То, что ваша жена учительница или то, что не выставляет напоказ свой титул? Или что похоронила вас, живого и здравствующего?
— Ничего из этого. Я не настолько мелочен. Но ты глупа, если сознательно обрекла себя на подобную жизнь. Это же дикость — терпеть подобное отношение. И от кого?!
— Но вы-то… ничем не лучше… — шепотом выдыхает Мира, — В чем разница-то? А я всего лишь занимаюсь тем, что мне нравится. И живу так, как действительно хочу.
— Как скажешь, — равнодушно бросает Аттавио, — Вот только, уж прости, мне придется лишить тебя твоего райского уголка. Пора домой возвращаться.
Сначала девушка подумала, что ослышалась. Хотя на слух никогда не жаловалась. Поэтому и вскинулась, внимательно вглядевшись в мужское лицо, повернутое в ее сторону. И в глаза, с интересом рассматривающие ее саму.
А Аттавио, как всегда, смотрел цепко и оценивающие. Будто примерялся к чему. Или пытался прочитать мысли. Надо сказать, порой ему это удавалось с удивительным и неестественным талантом.
* * *
Не так уж и сильно изменилось его юная супруга, надо сказать. И хотя Аттавио никогда не отличался сентиментальностью и привычкой оглядываться в прошлое, если того только не требовали обстоятельства, сейчас он, как наяву, увидел трепетную и молоденькую девушку с длинными косами и по-детски угловатой фигурой. С нежными и совершенно невинными глазами, разгорающимся зеленым огнем при виде какой-нибудь книжки, и тонкими пальчиками, нервозно перебирающими складки платья и веер.
Вся эта воздушная нежность и трепетность были не в его вкусе. Поэтому Аттавио не испытывал к ребенку перед собой ничего, кроме жалостливого безразличия.
Сейчас мрачное черное платье только подчеркнули эту хрупкость. Но одновременно — сделали немного старше и строже, оттеняя безукоризненную кожу, благородные черты и колдовскую зелень огромных глаз. И даже прическа — совершенно простая и безвкусная, почему-то шла ей, делая образ учительницы перед ним одухотворенным и возвышенным.
За глаза Мираэль назвали монашкой. Что-то в этом было. Но он сам бы отметил схожесть супруги с ликами святых в церкви, которые будто бы сияли каким-то особым внутренним огнем.
Но, если приглядется, кажется, что женское лицо вытянулось и стало худее. Хотя яркие краски с него никуда не делись. А вот тело, наоборот, оформилось и округлилось — грудь и бедра стали полнее, из-за чего талия стала выглядеть тонкой и изящной. Жесты — мягче, а те особые наклоны маленькой и изящной головки, которые он почему-то прекрасно запомнил — женственней и нежней.
А как она смотрела на детей? С любовью и лаской, будто это были ее собственные дети. Говоря с ними, графиня источала искреннюю заботу и привязанность, и с незамутненной радостью демонстрировала свою гордость за них.
Еще голос. Аттавио запомнил его тихим и шелестящим, с вечными нотками опасения и страха. Сейчас же он лился спокойно и уравновешенно, как лесной ручеек, и при этом уверенно, а при необходимости — и бесстрашно, даже дерзко.
Вот только мужчине все равно было непонятно — благодаря ему счет супруги был баснословным, почти бесстыдно большим. Какого же черта она играет этот спектакль и исполняет роль безродной и скромной учительницы, когда как могла совершенно спокойно снимать целый дом, нанять штат слуг и содержать хоть одного, хоть двух любовников?
Нет!
Она сняла какую-то захудалую комнатенку и учительствует в доме разбогатевшего торговца! Носит вдовий наряд и молчаливо сносит насмешки и пренебрежительное отношение.
— Но вы отпустили меня, — тихий, но уверенный голос Мираэль вырывает его из пространных размышлений, заставив сконцентрироваться на озвучивших эту фразу губах.
Очень красивых, надо сказать, губах.
Полные, ярко-алые, даже на вид мягкие и почему вдруг показавшимися ему очень притягательными.
У его юной жены маленький и аристократический ротик. С белыми и ровными зубками и наверняка свежим, как весенний луг, дыханием. Такие, как Мира, очень пристально следят за своей гигиеной, стараясь быть идеальной во всем всем — от пальчика на ноге до последнего волоска шевелюры.
Длинной, густой и блестящей, как у лошади самых благородных и исключительных кровей. Их Аттавио тоже помнил. Распущенные, они струились вьющимися и рассыпчатыми прядями до самых бедер. Отражали падающий на них свет и создавали вокруг тонкой фигурки сияющий ореол. Сейчас они были уложены в слишком уж строгую и тугую прическу — настолько старательно, что ни один волосок не мог вырваться на свободу без позволения.
— Отпустил, — не стал противиться граф, — Но лишь на время. У нас у всех есть свои обязательства, Мираэль. Пора тебе вспомнить о своих.
Закатит ли она истерику? Взбрыкнет, как норовистая козочка, и осыплет ли оскорблениями за невыполненное обещание?
Хотя на деле ничего ей Аттавио не обещал.
Да, отпустил.
Она его не интересовала, эта молодая аристократка из обедневшего рода, которую он просто купил, чтобы получить графский титул. И потому действительно отправил «погулять», чтобы та потешила свою душеньку да чтоб под ногами не мешалась и не мельтешила.
Хотя, надо сказать, она никогда не доставляла даже мельчайших проблем. Была скромна, молчалива и совершенно не надоедлива. Рико так вообще, кажется, был в нее немного влюблен и на все лады распевал о достоинствах молодой графини, покуда она жила
