Загрохотала дверь и она посмотрела вокруг, но все что случилось, так это то, что заколка сдвинулась на ее волосах. Это была заколка Клэри, которую она взяла со стола своей дочери, когда той нужно было почистить волосы от краски. Она не вернула ее, потому что это было тем, что напоминало ей о дочери, но это казалось неправильным, даже думать о Клэри здесь, рядом с другим ее ребенком, думать, что она скучала по ней, настолько, что это приносило боль.
Дверь открылась и вошел Себастьян. Он был одет в белую трикотажную рубашку, чем напоминал отца. Валентин любил носить белое. Так он казался еще бледнее, с серебристыми волосами, еще больше не похожим на человека, но это был все тот же Себастьян. Его глаза казались черными пятнами на белом холсте. Он улыбнулся.
— Мама, сказал он.
Она скрестила руки на груди. — Что ты здесь делаешь, Джонатан?
Он покачал головой все с той же улыбкой на лице и выхватил кинжал из-за пояса. У него было узкое, тонкое лезвие, как у шила.
— Если ты еще раз назовешь меня так, — обозлился он, — я выколю тебе глаза этим.
Она сглотнула. Ох, мое дитя. Она вспомнила, как держала его на руках, холодного, не как все нормальные дети. Он не плакал. Ни разу.
— Это то, что ты пришел сказать мне?
Он пожал плечами.
— Я пришел задать тебе вопрос. Он огляделся вокруг, его лицо выражало скуку. — И показать тебе кое-что. Пойдем. Следуй за мной.
Она последовала за ним, когда он покинул комнату, со смесью нежелания и облегчения. Она ненавидела свою камеру, и, конечно, было бы лучше, узнать больше о месте, где она содержится. Его размер, выходы?
Коридор возле ее камеры был каменным и состоял из больших блоков известняка, залитых бетоном. Пол был гладким из-за сотен тысяч шагов, сделанных по нему. В воздухе чувствовалась пыль, как будто здесь уже очень давно никто не жил.
Тут были двери, установленные через некие промежутки в стенах. Джослин почувствовала, как ее сердце начало быстро биться. Люк может быть за любой из этих дверей. Она хотела броситься на них, рвануть и открыть, но кинжал все еще был в руках у Себастьяна и она не сомневалась, что он знал об этом даже лучше, чем она.
Коридор начал заворачиваться, и Себастьян заговорил.
— Что, — сказал он, — если бы я сказал, что люблю тебя?
Джослин неопределенно всплеснула руками перед собой.
— Я предполагаю, — начала она осторожно, — что сказала бы, что ты не можешь любить меня больше, чем я тебя.
Они достигли двойных дверей и остановились перед ними. — Разве ты не должен делать вид, по крайней мере?
— Можешь ли ты? — сказала Джослин. — Знаешь, в тебе есть и моя частичка, ты же ведь не думаешь, что все в тебе от Валентина?
Не отвечая, Себастьян толкнул плечом дверь и вошел внутрь. Джослин зашла следом и замерла.
Комната была полукруглой и просто огромной. Мраморный пол тянулся к платформе, сделанной из камня и дерева, стоящей у западной стены. На ее центре стояло два трона. Никакое другое слово не подходило им — массивные кресла из слоновой кости, окаймленные золотом; у каждого была полукруглая спинка и шесть ступенек, ведущих к самому трону. Два огромных окна, за которыми не было ничего, кроме черноты, находились прямо за престолами.
Что-то в этой комнате было странно знакомым для Джослин, но она не поняла, что именно. Себастьян подошел к платформе и поманил ее за собой. Джослин медленно шагнула вперед, чтобы присоединиться к ее сыну, который стоял между двумя престолами с выражением злобного триумфа на лице.
Она видела такое же выражение на лице Валентина, когда тот смотрел на Кубок Смерти.
— «Он будет великим,» — произнес Себастьян. — «и назовут его Сыном Всевышнего, и дьявол даст ему престол отца. И будет он царствовать в Аду вечно, и царству его не будет конца».
— Я не понимаю, — сказала Джослин, и ее голос прозвучал мрачно и безжизненно даже для собственных ушей. — Ты хочешь править этим миром? Неживым миром демонов и разрухи? Ты хочешь командовать трупами?
Себастьян рассмеялся. У него был смех Валентина: шероховатый и мелодичный.
— О, нет, — возразил он. — Ты полностью неправильно поняла меня. Он сделал быстрый жест пальцами, виденный ею у Валентина, когда тот сам учился магии, и вдруг два огромных окна за тронами уже не были пусты.
Одно окно открывало ужасный пейзаж: увядшие деревья, выжженная земля, над которой летали мерзкие крылатые существа. Бесплодное плато распростерлось далеко вокруг. Но его заполонило множество черных фигур и Джослин поняла, что все они — Темные.
В другом окне был виден Аликанте, который мирно спал в лунном свете. Кривая луна, небо, которое было полно звезд, мерцание воды в каналах. Этот вид был одним из тех, которые Джослин видела раньше и тут она поняла, будто что-то толкнуло ее, почему это место казалось ей знакомым.
Комната Совета в Гарде — измененная из амфитеатра в тронный зал, но все еще с той же арочной крышей, того же размера, с тем же видом на город из двух огромных окон. Вот только теперь, одно окно открывало вид на мир, который она знала; Идрис, из которого она пришла. А второе открывало вид на мир, в котором она сейчас находилась.
— У этой крепости есть проходы в оба мира, — сказал Себастьян, самодовольным тоном. — Этот мир разорен, да. Он как обескровленный труп. Но Ваш мир готов к управлению. Я днями и ночами мечтал об этом.
— Сжечь этот мир медленно, обрушив на него чуму и голод, или же он должен быть уничтожен быстро и безболезненно — вся жизнь, так быстро угаснет, представь, как сгорит этот мир!
Его глаза были лихорадочные.
— Представь себе, как высоко я могу вознестись, встать во главе мира, наполнить воздух криками миллиардов людей, поднимая ввысь дым миллионов пылающих сердец!
Он повернулся к ней.
— Теперь, — сказал он. — Скажи мне, что я получил от тебя? Разве ты дала мне эту власть?.
В голове у Джослин звенело.
— Там два трона, — сказала она.
Маленькая складка появилась между его бровями.
— Что?
— Два трона, — сказала она, — и я не глупа; я знаю, для кого второй. Ты нуждаешься в ней. Ты хочешь, чтобы она была здесь. Твой триумф ничего не значит, если она не увидит этого. И еще ты нуждаешься в чьей-то любви, поэтому ты привел меня сюда.
Он посмотрел на нее. Он прикусил губу так сильно, что она была уверена, он бы вызвал кровь.
— Слабость, — сказал он наполовину себе, — это слабость.
— Это человеческое желание, — сказала она. — Но ты действительно думаешь, что Клэри сможет сидеть тут рядом с тобой и быть счастлива?
На мгновение она подумала, что увидела, какую-то искру в его глазах, но миг спустя они снова были черным льдом.
