Мы стоим друг перед другом так близко — и так далеко, как никогда раньше.
— Ты слишком легко сдался, — сказала я, протянула руку к его груди, прижала ладонь. Одни боги знают, чего мне стоило собраться с мыслями и словами. — Неужели ты правда просто так легко сдался?
Габ перехватил мою руку, то ли пытаясь оттолкнуть, то ли наоборот, удержать. И не ответил.
— Меня не устраивает то, что ты предлагаешь. Так что да — утром мы уедем. Или в разные стороны, или в одну. Но если в одну, то не так. А нормально.
— Нормально — это как? — Габриэль легонько целует меня в ладонь, в запястье, прижимает мою руку к своей щеке, и я не знаю, чего хочу больше — врезать ему как следует, так, чтобы рука заболела, или притянуть к себе. Что угодно, только бы он стал таким, как раньше. Живым, а не вот этим вот насмешливым умертвием. — Нормально — это когда ты будешь вытворять то, что взбредёт в твою безумную голову, не ставя меня в известность, а я буду старательно делать вид, что ничего не замечаю? Зачем эти игры? Давай действовать открыто. Почему только ты можешь позволить себе…
Мои отросшие острые ногти сжимаются на его шее раньше, чем я успеваю что-то обдумать.
— Ты мой, — шепчу ему, глядя в глаза, голубой и зелёный, по очереди. — Только мой. Ни с кем ты не будешь утешаться и забываться, понял?
— Конечно, — он всё же морщится, но терпит. — Я буду преданно тебя ждать всю свою жизнь, дорогая. Когда тебе будут надоедать твои приключения, у меня будет шанс… — мои пальцы снова непроизвольно впиваются в его кожу, и он вдруг резко дёргает меня от себя, вдавливает в деревянную стену с такой силой, что я охаю от боли и пытаюсь вырваться, но он сильнее.
Демоны, я даже не думала, что он на самом деле — сильнее. Еще мгновение — и Габриэль разворачивает меня лицом к стене, прижимается всем телом, я чувствую ухом его горячее дыхание, его тепло, его тяжесть, и внутри всё замирает, блаженствуя. Неужели мне действительно нравится, когда меня чуть-чуть, но принуждают? Ужас какой… Для порядка я ещё пытаюсь вырваться, а он продолжает вжимать меня в шершавый деревянный бок стены бриокской гостиницы. И я чувствую, как учащается его дыхание в такт моему собственному.
Раздаётся лёгкий звон, и я ухитряюсь вывернуть голову. Осколки разбитой бутылки стягиваются вместе, соединяются. Ничего себе! Не думала, что он такое умеет. Бутылка приподнимается в воздух и резко шмякается на пол, вторично разлетаясь кусочками ни в чём не повинного стекла.
— Выпороть бы тебя как следует. И под замок посадить. Может, тогда мне будет хоть немного спокойнее. Сколько можно, Джейма, ну сколько можно… Я не могу так, я не могу так больше, я Джеймса чуть не убил за то, что он тебя тогда отпустил.
— Ты же сам хотел уйти…
— Я и сейчас хочу, — он стискивает меня руками под грудью, вдавливая подбородок мне в затылок. — Ты невыносима. Под замок. Только под замок запереть.
— Ты уже грозился, но так ничего и не сделал. Я тебе дам — запереть, — я хочу к нему, пытаюсь прогнуться назад, и запястья немеют от возбуждения. — Меня нельзя под замок. Я же там всё сожгу. Разнесу. Сбегу.
— Сбегай. Только я ждать тебя больше не буду.
— Тогда я тебя убью.
— Ты ужасно нелогична.
— Да… Я не хотела с ним, — не надо сейчас этого говорить, или — надо, не понимаю, но говорю. — Не хотела, конечно, но всё-таки и хотела — тоже. Потому что…
Габ снова меня разворачивает к себе лицом, одной рукой сжимает плечо, другой — шею, и мне так мало, хочется обвить его ногами и ощущать всей поверхностью тела.
— Заткнись, Джейма. С чего ты взяла, что я хочу это слушать?!
Парадоксальным образом мне вдруг становится легче.
— Потому что я больше не хочу тебе врать.
— Да мне без разницы уже!
— Если бы было без разницы, ты бы дослушал.
Он делает было шаг назад, но потом вдруг резко передумывает. Собирает мои длинные волосы в хвост, сдавливает, тянет вниз — болезненно, на грани терпимого.
— Ну, говори.
Говорить в таком положении что-либо весьма затруднительно, и я опускаюсь вниз, он тоже опускается, всё еще сжимая мои волосы в кулаке, как какой-нибудь дикарь из всё тех же пошлых романов. Смешно. Но мне не смешно, и я тянусь к нему всё ближе, чтобы выдыхать слова прямо рот в рот.
— Ну, говори, раз начала.
— Я его не хотела. Но меня к нему тянуло, да. Эта уверенность. Эта сила. То, как он на меня смотрел. Ты всегда меня жалел и берёг, а он — нет, мне было так плохо в те дни, я переживала из-за поездок в столицу и всякого-разного, и когда вдруг стало ещё хуже… я даже обрадовалась. Будто это такое наказание. Из плохого в худшее. Мне надоело чувствовать себя постоянно виноватой. Перед тобой, перед собой… Я знала, что вся эта его страсть не ко мне, я была только зеркалом, в котором он видел отражение моей матери. Но меня влекла даже эта страсть. Ты всегда был со мной так осторожен. А он не был.
— В чем проблема, Джей? Он жив. И, кажется, свободен. Иди к нему, найди его, — в противовес собственным словам он прижимает меня ещё сильнее.
— Да не хочу я к нему идти! Я была для него только зеркалом. Он для меня… тоже. Просто зеркалом, в которое я смотрела, чтобы не видеть, чтобы просто забыть о реальности. Это было неправильно. Я не хочу к нему, я ни разу сама к нему не приходила. Я хочу к тебе. Я… не очень хороший человек, Габ. Но можно мне ещё раз попробовать с тобой остаться? Навсегда. Целиком.
— Уходить и возвращаться? — он вдруг отпускает мои волосы, и я теряю равновесие. Сижу на досках, а Габ смотрит на меня. Так близко.
— Целиком. Полностью. Я не хочу от тебя больше уходить. Ты мне нравишься, Габриэль, — мы улыбаемся, хоть и невесело, но одновременно. — Хотя я была бы не против, если бы ты перестал вести себя со мною так, будто я хрустальная посудина, чуть что — и разобьюсь. Пойдём в дом.
— Замёрзла? — Габриэль касается ладонью моего лба. Он неисправим!
— Ты мне нравишься, но иногда ты такой идиот! Пойдём в дом. Я хочу тебя. Не здесь же этим заниматься, пусть ты и отправил к демонам всех местных человечишек.
Габриэль подхватывает меня, как ребёнка, за талию, ставит на ноги, а я, наконец-то, поступаю так, как хочу — обхватываю его руками и ногами, только вот одежда мешает. Он несёт меня на второй этаж. Пальцы немеют так сладко, я запускаю руки ему в волосы.
— Выпороть и запереть? — спрашивает Габ словно бы сам себя, остановившись на пороге.
— Раздеть и любить, — подсказываю я. — Так, чтобы самой сбегать не захотелось.
— Намекаешь на то, что в прошлый раз…
— Я ушла, потому что думала, что тебе так будет лучше. Как хорошо, что ты меня нашёл. Тогда и сейчас. Может быть, я просто хотела поверить, что ты всегда меня найдёшь… Ну, хочешь, выпори.
— С другой стороны, одно другому не мешает. Кому-то явно надо меньше думать. А то придумывается всякая чушь.
— И себе это тоже скажи.
— Уже сказал.
Он, наконец-то, ставит меня на пол, тянет к кровати, одновременно целуя, а я обнимаю его, спотыкаясь на каждом шагу, будто это я пила то дешёвое пойло.
— Не надо ни с кем утешаться, Габ. Не отпускай меня, не прогоняй меня. Давай будем злиться друг на друга, может быть, даже сильно, обижаться, сжигать дотла, но только вместе.
— А если тебя снова к кому-нибудь потянет? — очень серьёзно спрашивает он. Я задумываюсь.
— Я тебе сразу об этом скажу. Три дня взаперти, пара вёдер ледяной воды на голову — и всё пройдёт.
Габриэль фыркает мне в макушку.
— Хорошо, если бы так, Джей. Это слишком простой выход.
— Знаешь… — я смотрю ему в глаза. — Может быть, и потянет. Но… это не будет иметь никакого значения. Потому что я поняла одну очень простую — и одновременно очень сложную мысль. Наши поступки — это не следствия переменчивых чувств и порывов. Они — только наш выбор. Верность — тоже наш выбор, а не дар богов. Ложь — тоже. Я сделала свой выбор, Габриэль. А ты… ты же не уйдёшь?
— Если бы я мог, Джей, ушел бы обязательно, — Габ мстительно прикусывает мою ладонь, а потом целует. — Но знаешь… похоже, я всё-таки не смогу. Уже слишком поздно.
