Это должен быть кто-то из них, верно?
Лена не ответила и я лежал в своей постели полной тишине, надеясь, что это был один из них. Один из дьяволов, которые нам известны, из знакомого нам мира чародеев. Потому что дьяволы, о которых мы не знаем, были слишком ужасны и незнакомые нам миры были еще страшнее.
Итан, ты еще здесь?
Да, я здесь.
Почитаешь мне?
Я улыбнулся про себя и достал из под кровати первую попавшуюся книгу. Роберт Фрост, один из любимых поэтов Лены. Я открыл книгу на случайной странице: "Мы спрятались за блеском строк, / В стихах нашли себе приют, — / Но сколько страхов и тревог,/ Пока нас люди не найдут!"
Я не прекращал читать. Я чувствовал обнадеживающую тяжесть сознания Лены, прислонившегося к моему, как если бы она прислонилась к моему плечу. Я хотел держать ее столько, сколько мог. Она заставляла меня чувствовать себя менее одиноким.
Казалось, что каждая строчка написана про нее, по крайней мере мне.
Когда Лена задремала, я слушал гул сверчков, пока не понял, что это вовсе не сверчки, Это была саранча. Чума, или как там Миссис Линкольн называла ее. Чем дольше я вслушивался, тем сильнее этот шум был похож на миллион жужжащих пил, уничтожающих мой город, и все вокруг. Затем стрекотание переросло в нечто иное — низкие аккорды песни, которую я узнаю где угодно.
Я слышал песни прежде, еще до встречи с Леной. Шестнадцать лун привела меня к ней, песня, которую мог слышать только я. От них невозможно было скрыться, также как и Лена не могла сбежать от своей судьбы или я от своей. Эти песни были предупреждением моей мамы — единственной, кому я доверял больше всех на свете.
Восемнадцать лун, восемнадцать сфер
Шов срастется сквозь лет препоны
Одна не решила рожденье иль смерть,
Встает над градом День излома
…
Я старался прочувствовать слова, так как я всегда это делал. "Мир вне лет" правила вне мира смертного мира. Но что придет из этого другого мира — 18 луна или "Один/одна не сделавшая выбор? И кто это мог бы быть?
Единственного человека это правило обходило — это была Лена. Она сделал свой выбор. Что означает, что есть другой выбор, который должен быть сделан тем, кто уже делал один.
Но последняя строка была единственной, от которой мне становилось дурно. "День Излома"? Очень походило, охватывало каждый день теперь. Как же все может быть еще более сломанным, чем все это?
я хотел бы, чтобы у меня было больше, чем песня, чтобы моя мама была здесь и объяснила мне что это значит. Больше всего мне хотелось бы знать как исправить все то, что мы сломали.
Двенадцатое сентября. Стеклянные дома и камни
Огромный сом уставился на меня своими стеклянными глазами, взмахнув хвостом в последний раз. С одной стороны от рыбы стояла большая тарелка, заваленная кусками жира и сырым беконом. Из всего, что лежало на столе, наиболее аппетитно выглядели яйца всмятку. Даже для Равенвуда это было чересчур. Большая часть еды, похоже, вот вот оживет и начнет бегать или плавать по столу. На нем не было ни одного блюда, которое хоть кто-то в Гэтлине мог съесть на завтрак, и я был из их числа.
Я взглянул на свою тарелку, на которой появилось шоколадное молоко в большом бокале. После яиц, молоко было не самым удачным вариантом.
Лена поморщилась. "Кухня? Серьезно? Опять?" Я услышал, как что-то возмущенно лязгнуло в соседней комнате. Лена явно рассердила загадочного повара Равенвуда, которого я еще никогда не видел.
Лена пожала плечами: "Я же тебя предупреждала. Все выходит из под контроля, и с каждым днем становится все хуже."
"Пойдем. Мы можем прихватить булочки с корицей в Стой Стяни." Я потерял аппетит как только увидел сырой бекон.
"Кухня старается изо всех сил. Но я боюсь, что в последнее время нам всем приходится нелегко. Прошлой ночью Дельфина стучалась ко мне в комнату посреди ночи, настаивая на том, что британцы наступают". Знакомый голос, шуршание тапочек по полу, скрип стула — и вот он. Мейкон Равенвуд, с кипой скверных газет в руках и поднятой чашкой, содержимое которой скорее всего должно было бы быть чаем, но больше напоминало зеленоватую жижу. Следом появился Страшила и уютно свернулся у ног хозяина.
Лена вздохнула: "Райан плачет. Она сама это не признает, но она боится, что её способности больше никогда не вернутся в норму. Дядя Баркли больше не может Оборачиваться. Тетя Дель говорит, что он даже не способен сменить хмурое выражение лица улыбкой".
Мейкон поднял чашку и кивнул в мою сторону: "Это может подождать до конца завтрака. Как вам утреннее солнце, господин Уэйт?"
"Извините, сэр?" Это звучало как вопрос с подвохом.
"Робби Уильямс. Неплохой автор песен, как вы считаете? Довольно-таки важный вопрос в последнее время". Он мельком глянул в свою чашку, прежде чем сделать глоток, и отставил её в сторону. "Полагаю, это — мой вариант доброго утра".
"Доброе утро, сэр." Я старался не пялиться на него. На нем был черный атласный халат. По крайней мере, я думал, что это был халат. Я никогда не видел, чтобы из нагрудного кармана халата торчал носовой платок. Он и рядом не лежал с жалким клетчатым банным халатом моего отца.
Мэйкон заметил мой пристальный взгляд. "Полагаю, подходящим словом будет халат. Теперь, когда в моем распоряжении целые дни, я понял, что есть вещи куда важнее внешнего вида."
"Да?"
"Дядя М просто любит околачиваться в своей пижаме. Вот что это означает." Лена поцеловала его в щеку. "Нам пора или мы не успеем купить горячие булочки. Будь паинькой, и я принесу тебе одну."
Он вздохнул. "Голод — это такое невероятное неудобство."
Лена закинула свой рюкзак "Приму это как "да"".
Мэйкон проигнорировал ее, открыв первую страницу газеты. "Землетрясение в Парагвае". Он быстро перевернул страницу, которая, похоже, была на французском. "Сена пересыхает". На другой — "Полярные льды тают в десять раз быстрее, чем предсказывали. Если верить журналистам из Хельсинки." Четвертая страница. "И все Юго-Восточное побережье Америки похоже настигла эпидемия чумы."
Лена отняла у него газету, ткнув в тарелку с белым хлебом. "Ешь. Мир все еще будет на грани катастрофы, когда ты позавтракаешь. Даже в своем халате."
Мэйкон перестал хмуриться, магическое свечение зеленых глаз смягчилось от ее прикосновения. Лена улыбнулась ему, той особенной улыбкой, которая предназначалась только ему, Улыбкой, которая означала, что она наслаждается каждой проведенной вместе с ним минутой своей жизни.
С тех пор, как Мейкон вернулся из мира мертвых, Лена ценила каждую минуту времени, которое они проводили вместе. Я ни разу не усомнился в этом, хотя и очень завидовал.
Также было и у меня с мамой — теперь все в прошлом. Я помнил, как всегда улыбался, глядя на нее. Я помнил, как она также наблюдала за мной, Я помнил, как она читала каждую книгу, что и я, и мы могли говорить о ней все вечера напролет, за нашим старым дубовым столом. Я помнил, как она часами засиживалась в книжном магазине "Блю байсикл" в Чарльстоне, подбирая мне интересную книгу.
