Я опустил глаза, чтобы не словить случайно взгляд отца. Да что я такого сделал-то? Она же сама предложила! Ночь, костры, взаимность — все как положено. А если ее трогать нельзя было, так надо было хотя бы предупредить. Она же на меня сама залезла!
Отец еще походил туда-сюда, бухнул об стол королевской печатью, потом, вроде бы, немного успокоился, подтащил ко мне второе кресло и сел напротив.
— Ладно, — сказал он почти нормальным голосом. — Нет смысла допытываться у тебя, как это случилось. И так ясно, что ты опять не смог устоять перед искушением. Так что давай сразу разберемся, что тебе теперь предстоит, чтобы ты не опозорил нас окончательно.
— Они хотят, чтобы я взял ее в жены? — предположил я.
— А ты видел в Асдаре хоть одну супружескую пару? — снова чуть повысил голос отец. Я помотал головой, опасаясь сморозить еще какую-нибудь глупость.
— Нет у них брака в нашем понимании этого слова, — продолжил отец. — Ты в этом и сам неплохо убедился. Дети рождаются от кого попало, и контролем над этим процессом является только естественный отбор: слабые и глупые мужчины не привлекают женщин. А если вдруг ребенок рождается от слишком близкой родственной связи и потому имеет какой-либо дефект, его попросту не будут лечить: умрет или станет калекой и не даст потомства, таким образом оборвав больную ветвь семейного древа асдарцев. Есть только одна семья, в которой за рождением здоровых детей следят с особым тщанием — семья Великой Матери. Только у нее есть какое-то подобие брака, где мужей выбирают, чтобы среди детей обязательно нашелся тот, кого можно будет назвать князем. Лан, девица, с которой ты позабавился, ее единственная дочь. Она давно уже должна была стать Великой Матерью, но все тянула, не находя подходящей кандидатуры. И тут появился ты — покоритель девичьих сердец. Лан, естественно, растаяла и решила стать новой Великой Матерью.
— Но разве она не может взять себе другого мужа? — осторожно спросил я. — У них же там все так свободно и просто…
— Ты меня плохо слушал? — опять повысил голос отец. — Великие Матери не позволяют себе беспорядочных связей. Она тебя выбрала, и теперь ты станешь ее мужем. Ты не наследный принц, не женат на другой женщине, и я не собираюсь затевать войну, испортив с таким трудом установленный мир, ради одного разгильдяя. Сам заварил кашу, сам теперь ее расхлебывай.
— Ладно, — я чуть отодвинулся от нависшего надо мной отца. — Не надо так шуметь. Женюсь я, женюсь. Всегда знал, что однажды вы заставите меня вступить в брак по политическим соображениям, так что я к этому готов.
— Готов он, — неожиданно нервно хохотнул отец и снова посерьезнел. — Это не ты на ней женишься, это она берет себе мужа. Чувствуешь разницу? Это означает, что не ей, а тебе предстоит собрать вещи и навсегда уехать в Асдар.
Я замер, пытаясь осмыслить масштаб катастрофы. Холодный шарик в животе треснул, и ледяной страх разлился по всему телу. В каком смысле — уехать? Как понять: «берет себе мужа»? Я же не девица на выданье, не слуга без хозяина. Я принц! Я высокородный!
— Кроме того, отныне она будет твоей единственной женщиной, — продолжил отец. — Тебя не поймут, если ты начнешь искать счастье где-нибудь, кроме постели Великой Матери. А я тебя предупредил: второго позора мы не потерпим. Я лучше придушу тебя собственными руками на глазах у асдарцев, так и знай!
Я чуть отодвинулся: уж больно реальной показалась угроза. Совсем не похоже на метафору. Отец справился с собой, вздохнул, устало потер лицо ладонями, хотел сказать что-то еще, но потом махнул на меня рукой. Чуть дрожащими руками я снова потянул к себе письмо и еще раз его перечитал, ища хоть какую-нибудь лазейку. Не может быть, чтобы все так глупо сломалось. Может, мы просто плохо понимаем их обычаи?
— Что такое «Расчет» и «Доверие»? — спросил я: отец, вроде бы, уже остыл, и можно было без опаски задавать вопросы.
— Не что, а кто, — поправил он меня. — Твоя новая и, скорее всего, основная головная боль: два других мужа Лан.
— Что?! — возмутился я: одно дело шалить время от времени с чужими женами и совсем другое — делить на троих одну женщину, да еще и без права завести любовницу.
— Я тебя за штаны в ее постель не тянул, — напомнил отец. — Ты сам решил стать ее первым мужчиной. Но в Асдаре не принято рисковать: вдруг ты рано умрешь или окажешься бесплодным. А мужей менять нельзя. Потому боги дают Великим Матерям сразу троих — с запасом. Первый зовется Страстью. Это ты: тот, кого девушка выбрала сама, тот, кто ей понравился и с кем ей приятно проводить ночи. Второй — Расчет. С этим видом брака ты прекрасно знаком: политический. Скорее всего, это мужчина из какой-нибудь бунтующей провинции или страны, с которой они хотят наладить отношения. А третий — Доверие: тот, кого выбирает ей в мужья народ — обычно очень умный человек, способный в случае необходимости стать регентом при юном князе.
— Но как в таком случае… — я пошевелил в воздухе ладонями, пытаясь слепить конструкцию из четырех тел.
— По очереди, скорее всего, — ответил отец. — Я слышал, что с каждым мужем Великая Мать обязана слиться воедино хотя бы раз в три дня: при таких условиях, когда ребенок появляется на свет, трудно точно определить, чей он, и получается, что общий. Но сомневаюсь, что вопрос разделения постели будет твоей главной проблемой.
Я помолчал. Все произошедшее напоминало какой-то страшный сон и казалось нереальным. Пожалуйста, разбудите меня, кто-нибудь. Это же полный бред. Так просто не бывает!
— Прости, Эстре, но ты сам виноват, и из этой ямы я тебя уже не вытащу, — отец вздохнул и похлопал меня по плечу. — Постарайся не обозлиться и отыскать в своей жизни новый смысл. И пусть боги ведут тебя.
Глава 4. Страсть Великой Матери
Провожать меня вышла вся семья. Но я на них даже не взглянул. Молча прошел мимо и сел в карету. Очень хотелось задернуть занавески, но я сдержался. Внутри зрело гадостное чувство, словно я — породистая собачка в клетке. И меня даже не продали: меня подарили этой… Гха… Даже не знаю, как ее назвать.
— Я приеду к тебе, — сказал Шаард, подойдя к карете и чуть приоткрыв дверь: так, чтобы мы слышали друг друга, но не видели.
— Нет, — хрипло ответил я. Голос не слушался: последние трое суток я им не пользовался, сидя в своей комнате и ни с кем не разговаривая.
— Брось, — сказал Шаард. — Асдарцы все равно не поймут, что для тебя значит этот брак, ведь каждый из них был бы счастлив стать Страстью для новой Великой Матери. Для них это не позор, а честь. Ты, главное, молчи о том, что уезжал, не намереваясь вернуться. Скажи, что ездил повидаться с семьей. И обязательно пиши мне, не пропадай, слышишь?
Я промолчал. О чем я буду ему писать? «Привет, Шаард. Сегодня познакомился с мужьями Лан. Посидели, поболтали, трахнули нашу жену. Было весело. С любовью, Эстре». Бред.
— До свидания, братишка, — наконец, сказал он. — Надеюсь, ты найдешь свое место.
Шаард закрыл дверь, и карета тронулась. Как глупо и нереально. Я метнулся к другому окну и жадно впился взглядом в уплывающий пейзаж. Резные ограды, изящные мосты и аккуратные дома под низко нависшими серыми тучами. Родной дом отнимали у меня. Его словно утягивал прочь небесный дракон, как отбирают миску у щенка. А я даже не мог вцепиться в него зубами. Да что там: я не мог позволить себе даже эмоции показать, и ехал по городу с маской высокородного на лице. Хотя какой я теперь, к черту, высокородный. Меня подарили в мужья дикарке из страны варваров.
Дни путешествия тянулись томительно долго. Мы ехали медленнее, чем в прошлый раз, и я вовсе не стремился ускорить этот процесс. За окном тянулся унылый горный пейзаж. Поначалу он был серым, потом стал красноватым, напоминая о близости Асдара. Когда однажды днем я вышел из кареты во время привала, то увидел, что мы остановились возле кривого дерева с красно-оранжевыми сережками. Игнорируя недоуменные взгляды слуг, я подошел к нему и методично оборвал и обломал все, что можно было оборвать и обломать. Дерево было небольшим, но процесс все равно занял не меньше часа. Я ломал его, обдирая кожу и портя одежду. Я ненавидел его всей душой. Когда остались только крупные ветки и ствол, я достал нож и искромсал кору. Когда и этого мне показалось мало, я помочился на него. Нет, мне не стало легче. Но я просто не мог сдержаться и не осквернить хотя бы его — этот жалкий символ моей новой жизни. Когда на месте некогда живого, цветущего растения остался только ободранный ствол с обрывками веток, я, наконец, оставил дерево в покое и отошел. Вряд ли оно после такого восстановится, но и не сдохнет сразу: будет долго и упорно пытаться выжить, продлевая собственную агонию. Кхрр-тьфу!
