он от тебя денется! Прежние жизни души, ого-го, как влияют на теперешние! — Средняя погладила Ребекку по плечу.
— Вот бы так и случилось! Теперь мне все понятно, — Ребекка выдохнула. — Но где флакон спрятать?
— Он будет у тебя в руках. — Сказала Старая. — Тебя свяжут ненастоящими цепями, вафелька, все будет не взаправду, забыла? При желании можно вообще сбежать с этого цирка, то есть театра Посрамления. Но наш план другой!
— И ты с ним обязательно справишься! — улыбнулась Красивая.
— У тебя все получится! — хором подтвердили сестры.
«Я вдену в твои локоны ромашку дабы ты не заблудилась: ромашка осветит тебе путь. Ты закрой глаза и главное улыбайся, улыбайся, моя милая, освети ямочками твой путь к нему. Ямочки — проводник — в другом мире он будет ждать тебя».
Ребекке снился сон: Старая сквозь слёзы расчёсывала ее локоны и вплетала в косу ромашку, после остальные сестры стали обнимать ее и говорить слова прощания. Ребекка тоже плакала. Потом Средняя дала ей испить какой-то сладкий компот:
«Чтобы ты задремала прямо сейчас и очнулась уже в театре, дабы не слышать очередные сплетни, ругательства и фантазии о тебе».
Ребекка с благодарностью выпила зелье и хотела было спросить: «А когда я проснусь?», но сон тут же сморил ее.
Ребекка открыла глаза и обомлела: где она?! Определенно где-то очень высоко. Неужели она уже умерла, а это ее душа парит в воздухе?! Ребекка нахмурилась: вряд ли душа может вот так рассуждать.
Ребекка часто-часто захлопала глазами.
Театр Посрамления.
Она на импровизированном кострище, стоит прямо на сухих дровах и привязана цепями к столбу. Ребекка легонько и незаметно пошевелилась всем телом и с облегчением вздохнула: цепи ненастоящие, и все вокруг ненастоящее, даже дрова и те театральная атрибутика. Но кто сказал, что эти дрова не смогут сгореть!? Вспыхнут быстрее настоящих!
Ребекка размышляла:
«Но, думаю, до этого не дойдет, заклинание, что поджигает ромашку, должно поджечь только ее лепестки! Впрочем, на тот момент моя душа уже вылетит из тела, и даже если оно сгорит, я не почувствую боли! Главное, успеть вовремя произнести!».
Ребекка потерла глаза, и что-то звякнуло у нее на запястье.
Флакон!
Ребекка облокотилась о столб. Ну наконец-то сонливое зелье полностью выветрилось. Ребекка вспомнила прощальную встречу и прослезилась.
«Флакон будет висеть на твоём запястье, как браслетик. Его легко снять, когда ты будешь готова». — Вспоминала она слова сестёр.
Ну что же она главная звезда этого цирка. Ребекка усмехнулась: ликовать от этой новости или стыдиться?! Не до самокопания: нужно найти того, кто притворяется даже среди актеров. Нужно глядеть на сцену.
Правда, оркестровая яма привлекала Ребекку больше игры актеров. Музыку она обожала, и сегодня театр захватил Вивальди и его времена года. История, что разворачивалась не сцене началась с осени, а, значит, в летнюю грозу спектакль закончится.
Это первый «год» в жизни Ребекки, который пройдет меньше, чем за пару часов, а, значит, у неё не так много времени для разоблачения жертвы. Да и где ее искать?!
Ребекка стала наблюдать за действием, что разворачивалось на сцене. Героев не так много. Среди них и должен быть он — ее спаситель, который и не догадывается, что она — его палач.
В этот раз театр Посрамления решил не ставить фольклорную сказку.
Героев было много: молодые мужчины и женщины. Они собрались в круг и под предводительством одного судьи бесконечно болтали о грехах Ребекки, но говорили о ней так, словно ее здесь и не было. Словно само ее имя — нарицательное, как общее определение для распутных дев. На протяжении четырех времен года они разбирали ее поступки и деяния и бесконечно сокрушались по этому поводу.
«Жаль, что такая музыка — свидетель этого бредового бестолкового сюжета!» — ругалась про себя Ребекка.
Ребекка пригляделась к актёрам и обомлела: никакие это были не актёры! Это был их настоящий городской судья и его свита! Этот судья и читал ей приговор, перед тем, как отправить к знахаркам!
А что же он судья? Где его бесы? Не он ли спаситель Ребекки? Ведь разоблачить самого судью прилюдно — вот оно — ее спасение! Она сегодня выступит палачом этого напыщенного нарцисса! Прямо в летнюю грозу несравненного композитора!
Итак, Ребекка стала наблюдать за судьёй и его свитой, представляя их актёрами.
Другие персонажи были простыми и не замысловатыми: эмоции и чувства читались на их лицах. Все кроме судьи были понятными для Ребекки. Один хмурился, другой сокрушался, третья хохотала, четвертая что-то бубнила себе под нос и постоянно ворчала. Они обычные персонажи своих ролей, а вот судья был… словно стёртым. На лице ни одной эмоции, зато он постоянно шутил, сохраняя каменное лицо.
В начале спектакля — осенью — он, как и подобает статусу, уселся на огромное кожаное кресло-трон и оттуда вещал о грехах Ребекки. Он ей показался надменным холодным павлином.
Летом, судья вдруг поменял свое местоположение и стал частенько расхаживать по сцене. И речь его изменилась: он стал больше улыбаться и шутить. Другие персонажи проживали свои роли: грустили, радовались, плакали, но не судья — он отшучивался. Для Ребекки он так и остался неразгаданным: зачем он все время шутил?! Ей казалось, что за шуткой он что-то прятал.
К началу осени его образ уже сформировался в ее голове:
Судья был молодой мужчина лет тридцати пяти, очень высокий, наверное, выше всех присутствующих, но и самый худой из кого бы то ни было. У него были тоненькие руки-смычки, которыми он активно жестикулировал, когда стоял, и длинные-предлинные ноги. Когда он ходил — напоминал цаплю, а когда стоял — кузнечика, что стрекотал своими длинными лапками.
Голова у него была неестественно большая по сравнению с длинными и худым телом. Ребекка отметила, что лицо его было симпатичным, а взгляд приятным. Глаза небесно-голубые излучали то ли тепло, то ли искрились от ледяного холода.
Она все разглядывала его и не могла определиться: кого же он больше напоминал ей? Пока стоял, активно жестикулируя руками, походил на философа-кузнечика, пока ходил, четко отмеряя каждый шаг — учёного аиста. Впрочем Ребекка не ломала себе голову: и в первом и втором варианте человека объединяло одно — острый ум и мудрость.
К такому выводу пришла Ребекка под конец осени. Она обратила внимание, как судья, пока ходил по кругу, рассуждая о ее проступках, растирал ладони друг о друга: он заметно нервничал. Ребекка предположила, что игра на сцене знатно выматывала его. Он прекратил шутить,
