Марго еще долго лежала неподвижно, моргая в темноту и с трудом привыкая — к очертаниям детской, постепенно проступающим в черноте, и к уютному прикосновению одеяла, ласкающему вспотевшую кожу. И ей казалось, что запах дыма все еще разъедает ее ноздри, а огонь подбирается ближе и ближе, и уже трогает горячим дыханием ее волосы, плечи и спину. И что на самом деле, все это — темнота и тишина детской, и уютная тяжесть одеяла — все это не взаправду, а взаправду совсем другое. Утонувшая в дыму комната, занавески, похожие на огненные лепестки — прекрасного и смертоносного цветка, и запертое окно, о которое, как насмерть перепуганные птицы, бьются две белые тонкие руки… А потом одна из этих рук, слепо и отчаянно нырнувшая в дым, вырвала из этого дыма — теплый, уже почти горячий — тяжелый бронзовый подсвечник, и стекло треснуло под его ударом, рассыпаясь в серебряный дождь осколков. Слишком маленькое стекло — одно из восьми — в крепкой дубовой оконной решетке, которую не смог сломать даже бронзовый подсвечник. А в пролом — слишком маленький, для того, чтобы попытаться вылезти в него, ворвалась ночь — холодная, черная, безлунная, заляпанная желтыми огнями — в руках тех, кто стоял внизу и смотрел на горящий дом; и их крики, суета, и чей-то визг, и лай собаки. А от свежего воздуха закружилась голова, и еще сильнее захотелось жить, потому что воздух был такой вкусный и пьяный, и никак было им не надышаться, и жизнью было никак не надышаться … Жизнью, которая неожиданно оказалась за крепкой дубовой решеткой закрытого окна … И она разбила еще два (всего три из восьми) мутных маленьких стеклышка, пока не поняла, что это бесполезно, и что от свежего воздуха еще ярче вспыхивает огонь на занавесках….
— Ты не можешь этого помнить, — почему-то испуганно пробурчал дядя Владислав, когда Марго однажды рассказала ему это. — Ты была слишком маленькая … для того чтобы запомнить.
— А я помню, — ответила Марго, не понимая, почему бы ей не помнить сон, который снился ей уже не раз. Взрослые всегда считают тебя лгуньей, когда ты говоришь чистую правду. — Я помню, — упрямо повторила она, сердито взглянув на дядю, и он почему-то отвел свои глаза, и закашлялся и заперхал — как будто подавился.
Сны были разными. Иногда они были гибкими и послушными — те сны, в которых Марго была сама собой, теперешней, и умела летать. Подниматься высоко-высоко в небо и разглядывать сверху дом, который казался таким маленьким и нестрашным. А еще она умела превращаться в птиц и разных зверушек; и, встречая пожары, умела их тушить — одним движением руки.
Но другие сны были взаправду. Те, в которых Марго иногда была женщиной, горящей в запертой комнате (своей мамой?), или маленькой четырехмесячной девочкой, надрывавшейся в крике на руках встрепанной няньки. А ведь всего-то, что надо — добраться до двери и открыть засов, но Марго была слишком мала и слаба, чтобы вырваться из заботливых нянькиных рук … Сны, в которых Марго не могла ничего изменить. Сны о том, что уже было — или о том, что будет. О маме, об отце, о каких-то незнакомых Марго людях, о Баженке. и теперь — об Анне. Эти сны были страшными, потому что Марго знала, что в них дальше будет, опережая происходящее своим знанием на несколько секунд — но все равно, это знание не могло ничего изменить. Как будто тот, внутри кого оказывалась Марго в этих снах, не чувствовал ее присутствия, продолжая делать то, что он должен был сделать — и Марго оставалось только смотреть, бессильно и беспомощно, смотреть и чувствовать, как обугливается кожа на ее тонких пальцах, вцепившихся в закрытое окно, или как тяжело толкается земля в ее толстые ноги, торопящиеся к колодцу — а она не успевает … как и десятки раз до этого — не успевает …
Она не успевала. Теперь уже по-настоящему. Не во сне. Не успевала, потому что теперь Анна металась в своей запертой горящей комнате, и огонь все ближе подбирался к ней, а никто не слышал ее криков — как тогда, много лет назад никто не слышал криков о помощи, когда в своей спальне заживо сгорела мама …
Анна металась, и пурпурно-раскаленные стены подступали к ней все ближе — стены, похожие на осклизлые бревенчатые стенки черного колодца. И она уже не видела ничего, кроме этих стен, и кроме маленького бледного пятнышка запрокинутого в крике лица — далеко внизу, на самом дне этого колодца. Марго знала, потому что ей самой недавно приснился этот сон. И она знала, что еще немного — и стены, столкнувшись друг с другом, раздавят Анну. В бесформенное пятно. Если только не успеть — и не открыть запертую дверь.
Поэтому Марго торопилась. Ей было всего семь лет (ну, почти семь, без одного дня), и ее ноги не хотели бежать так быстро, как хотелось их обладательнице, а домашние шелковые туфельки все время проскальзывали в грязи. Он хотела удрать из дома на поиски Анны еще вчера, но вчера нянька поймала ее — уже воюющую с тяжелой просевшей калиткой в конце парка. «Боже тебя упаси», — сказала нянька, ловко ухватывая Марго за шиворот и могучим пинком водворяя калитку на место. «Боже тебя упаси высунуть свой нос за ворота, Маргарита.» Ее голос был сухим, скрипучим — и встревоженным. Одного этого голоса должно было быть вполне достаточно для того, чтобы убедить здравомыслящую девочку. И даже не нужно было бы видеть напряженное лицо дяди Владислава, велевшего няньке после водворения домой несостоявшейся беглянки: «Следи за ней. Просто не спускай с нее глаз, поняла?» Нянька и дядя Владислав знали что-то такое — что-то нехорошее, из-за чего Марго не следовало выходить из дома. Но Марго это не остановило. Что могло бы остановить ее — когда всякий раз, зажмурив глаза, она видела пылающие огненными лепестками занавески, и Анну, бьющуюся о запертое окно? Анну, крик о помощи которой почему-то никто не слышал. Никто, кроме Марго.
И, воспользовавшись тем, что нянька отвлеклась болтовней с кухаркой, замешивающей тесто для завтрашнего, праздничного пирога, Марго удрала. Как раз накануне своего седьмого дня рождения.
…Калитка на этот раз подалась значительно легче, а вот дорога …Дорога к деревне оказалась куда хуже и длиннее, чем Марго представляла себе раньше, а шелковые домашние туфельки оказались совсем неподходящими для таких долгих и трудных походов. Марго быстро запыхалась
