и устала прыгать через лужи по весенней липкой грязи.
Она приостановилась, переводя дыхание, и балансируя на скользком горбе мокрой дороги. И вдруг вспомнила, что не знает, где живет Анна. И совершенно не представляет, как ее можно найти.
Марго стояла и переминалась с ноги на ногу, и разглядывала первый деревенский дом, выглянувший уже из-за поворота дороги — черный, просевший на правый бок, с залатанной крышей. И чувствовала, что ей, почему-то расхотелось идти дальше.
Может, вернуться, пока (пока не поздно?) — пока она не зашла слишком далеко? А то дядя Владислав разозлится, он совсем страшный становится, когда злится, и нянька нахмурится — и приложит своей медвежьей лапищей пониже спины — а то еще, не поленится, да и надерет в саду крапивы … Марго поежилась — и сделала шаг назад. Маленький такой шажок. А потом еще один — побольше. И пирога завтрашнего, праздничного, по поводу дня рождения, не видать, как своих ушей. А вот если, например, вернуться прямо сейчас, еще может никто и не заметит, что она убегала …
Марго уже почти даже развернулась, не замечая, как облегченная улыбка расплывается на ее лице — ну не хотелось ей идти дальше по этой дороге. Очень не хотелось. И скользко, и грязно, и лужи, и вообще — бог знает что, вон, например, за этим домом, откуда ей послышался еще далекий, приглушенный смех. Почти развернулась — назад, к своему дому. А потом зачем-то прикрыла глаза, вызывая видение пылающих занавесок на запертом окне. И почти услышала Аннин захлебывающийся в дыму крик (которого, почему-то никто не слышит, кроме маленькой семилетней девочки). И остановилась.
Тяжело вздохнула, и заставила себя снова шагнуть вперед — к черному дому и незнакомому смеху. Страшно, очень страшно. Совершенно не так, как казалось вначале, когда самым сложным представлялось обмануть бдительную няньку и открыть тяжелую неповоротливую калитку, запертую на засов — а дальше, всего-то добежать до деревни — одна дорога, не собьешься — и найти Анну. А дорога неожиданно оказалась такой длинной, огромной, скользкой, грязной и липкой — и цепляется теперь за подошвы, не пускает ноги, как болотная топь, пытается засосать, утопить, не пропустить.
«И зачем мне это все надо?» — подумала Марго (и дорога скользкая, и нянька рассердится, крапивы надерет, и пирога не будет … и вообще не хочется туда идти …) и, обреченно вздохнув, шагнула вперед …
…Она осторожно шагнула вперед — и остановилась, потому что волк зарычал в ответ на ее движение. Зарычал, оскаливая влажно блестящие острия белых клыков и роняя клочья пены с угрожающе изогнувшихся губ.
… Солнце еще не зашло. Плавилось в алом сиянии низких облаков, распластавших встрепанные перья своих крыльев над самыми макушками деревьев. Но из леса уже выползала темнота, дышала в затылок влажным холодным дыханием, от которого ползли мурашки по спине и хотелось обернуться — чтобы встретить зеленый огонь голодных глаз — зверя, силуэт и движение которого бесследно тают в черноте… зверя, который возможно, и есть сама чернота — бесконечная и беспредельная, которая, ночь за ночью, гонится на своих бесшумных и неутомимых лапах за испуганным солнцем — как волк за теряющим дыхание, и уже обреченным, оленем…
Ее волк казался вылепленным из черноты. Лапы, застывшие в напряжении незавершенного шага, вырастали из утонувшей в темноте земли; вздыбленная шерсть загривка была продолжением сердито ощетинившейся еловой ветки; а тропинка, неприязненно горбящаяся под ногами Марго, была продолжением когтей ее волка… Тропинка… нет, дорога — черная, скользкая, грязная, дорога, которая липнет к ногам, не пускает, хочет затянуть в себя — в черную липкую топь… и почти невозможно заставить себя сделать следующий шаг, потому что там, впереди (черный дом, из-за которого раздается детский смех…)… волк, приготовившийся к прыжку… Волк, в глазах которого закатываются два золотых солнца — в кровавую пену безумия…
Он не прыгнул. Почему-то так и не прыгнул, хотя Марго в какой-то миг показалось, что его лапы уже отрываются от земли, и даже больше — что его клыки уже смыкаются на ее горле (…разорванное горло — клочья сухожилий, глубокая черная рана, белые вывороченные позвонки — не сейчас, не думать об этом сейчас…) Он остановился, оборвав на середине длинный скользящий напряженный шаг — начало прыжка к беззащитному горлу Марго. Так, как будто кто-то окликнул его посреди этого шага, и он споткнулся, — и сбился, потеряв равновесие, дыхание — и цель. Так, как будто он неожиданно увидел внизу обрыв пропасти — и сумел остановиться на самом краю, покачиваясь и цепляясь когтями за скользкие камни. Он остановился, рыча и скалясь, и дрожа — как будто, и вправду, пытался удержаться на краю невидимой пропасти. На краю своего неудавшегося прыжка.
А Марго, теряя равновесие и дыхание, балансировала на другом краю этой неожиданно упавшей между ними пропасти. На краю своего неудавшегося шага. И ей казалось, что она уже падает, так и не удержавшись — падает в ослепительно сияющую бездну золотистых волчьих глаз. Глаз, которые она знала лучше, чем свои собственные. Потому что она смотрела в них чаще, чем в зеркало. И смотрела так, как смотрят в зеркало — разглядывая в их глубине — раньше золотистой, нежной, теплой и ласковой — свое отражение. И сейчас, как раньше, она пыталась отыскать там свое отражение. Отражение, утонувшее в ослепительно-яркой плавящейся безумием глубине. Отражение, упавшее на дно кроваво-золотой пропасти, у которой не было дна.
Отражение, разбитое вдребезги, потому что волк, смотрящий на Марго, сходил с ума.
— Пожалуйста, — тихо сказала Марго, не узнавая своего почти беззвучного и бесцветного голоса. Осколки. Ей остались одни осколки. (Окно разбилось вдребезги, но никто не услышал — из-за грозы. Осколки стекла рассыпались по ковру тускло блестящими звездами, и одно из них поранило…лапу или руку? Левую, определенно одно — что, левую…) Марго рассеянно потрогала левое запястье, которое саднило до сих пор. Со вчерашней ночи.
— Пожалуйста, — повторила она, и увидела, как дрогнули острые кончики волчьих ушей. Но он не зарычал — на этот раз. — Прости меня, — слова царапали горло — как осколки. Осколки разбитого окна, на темно-багровом бархате ковра похожие на мокрые рассыпанные звезды.
Она не думала, что ей когда-нибудь будет так трудно говорить. Говорить, глядя в золотистые одичавшие глаза своего волка, проталкивая слова-осколки сквозь сжавшееся горло.
— Прости меня … Прости меня за то, что тебе пришлось сделать. Ты не виноват, — она запнулась. От взгляда в
