эмоции от встречи немного улеглись.
— От кудыкина, — усмехнулась мама. — Генка матери написал, та ко мне бегом. Пришлось мне сватью отпаивать, а то её трясло от такого письма. Она уж решила быка сдавать, вот только определиться не могла, к тебе ехать или сыну, чтоб хребет ломать.
— А Райку она на что одевать и в институт отправлять потом будет? — хмыкнула я. — Да и ехать… Время терять и деньги впустую тратить.
Мама на меня не давила, всё о самочувствии спрашивала, о беременности. Зная о моём положении и приближающихся родах, с собой она привезла большой рулон марли, тонкой хэбэшной ткани и мягкой байки. И целыми днями сидела и обшивала края у будущих пелёнок и слюнявчиков.
Тридцать первого декабря, когда мы готовились встречать пятьдесят шестой год, закрывая первое десятилетие после войны, разговор сам собой зашёл о будущем.
— Ты сама-то как жить думаешь? — вздохнула мама отмывая до блеска гусиную тушку.
Она обещала запечь гуся с яблоками и картошкой. Блюдо, которое для меня было чем-то из описаний царской кухни. Мама готовила его изумительно. Ради этого был куплен гусь, которого с утра пришлось и ощипывать, и опаливать. Да и кормили его неделю хлебным мякишем, чтобы желудок очистить.
— А чего ей думать? — оторвалась от замешивания фарша на голубцы Мария Борисовна. — Жить есть где, а там и председатель расстарается, хату поставит. Может уже и по весне. Работа есть, зарплата идёт. Сидит в партии, в совете. По документам она мужняя жена, а не вот тебе гулëна или брошенка. От мужа деньги идут. Как в ноябре пришли, так и вон, неделю назад второй перевод пришёл. Наши бабы пальцы загибают, на сколько у мужика терпелки хватит бабий гонор терпеть. Дитë вот родится, вот тут себя придётся ущемить. Но тут ничего не попишешь. У ляльки свои правила, под эти правила все и прогибаются.
— В том-то и дело, что по документам. — Вздохнула мама. — Оттого, что ты рукой махнула, ничего само по себе не решиться. И нравится тебе, хочешь ли ты, или нет, но и здесь порядок наводить придётся.
— Слышать не хочу, — поджала я губы.
— Это точно, не слышать, не видеть. Я б заранее знала, что такая жиличка появится, я бы дров и угля меньше на зиму запасала. Зачем? Мы вон и письмами хорошо топимся. Хоть бы раз вскрыла, а вдруг там что важное? Фотография, деньги, документ какой. — Махнула на меня рукой Борисовна.
— Вот, — ненадолго ушедшая в комнату мама положила передо мной пачку из писем. Штук пять наверное. — Прочти.
— Нет, — оттолкнула я их от себя.
— А я сказала, прочтёшь. И внимательно. — Рука, которой мама оперлась на стол, сжалась в кулак.
— Так, да? Хорошо. — Я подскочила со стула и переваливаясь пошла в комнату.
Вернулась с перьевой ручкой и баночкой красных чернил. Все письма я читала как контрольную работу, не вдаваясь в смысл.
— Вот, прочитала очень внимательно. Хорошо пишет, грамотно. Довольна? — вернула я листки с моими пометками. — Мне просто интересно, что должно было измениться? Ну прибавила девица срока, ну уезжал он на полевой выход на месяц. И? Он с ней был до этого выхода, и после. Причем я сама видела. И не только я. Только я намёков не поняла. А то подобного он не хотел. Он простите не знал, что когда мужчина спит с женщиной бывают последствия? И как это меняет тот факт, что он гулял?
— Семья это не просто спать вместе и детей поднимать, Дина. Люди они живые, и ошибаются, и обжигаются. — Пыталась что-то объяснить мне мама. — А ты не просто не спросила почему, ты и рассказать не даёшь. Это Генка тебя знает, вон, даже письма в двух экземплярах сразу писал, да попросил передать.
— Видно хорошо просит, раз никто ни в чëм не отказывает! — злилась я.
— А тебе так хвост прищемило, что и одной ошибки простить не можешь? — спросила мама. — Думаешь, нам с отцом друг другу простить было нечего?
— Мам, тебе отец изменял? — прямо спросила я.
— Всю жизнь я боялась, что придётся с вами об этом говорить, — подпëрла рукой щëку мама. — Вы отца хорошо помните, всё время при нём, ты так и вовсе. И мне свекровь говорила, вырастут девки, на всех парней отцову рубаху примерять будут. Так и вышло. Только такие, каким был твой отец, ни на каждый век штучка рождаются. Мне порой кажется, что не было у него, ни слабостей, ни недостатков. А вы других примеров не видели. А я… А меня он бросил, и вас. В угоду тому, что считал правильным и достойным. И погиб. И знаешь, лучше бы он гулял!
— Мам, ты чего? — испугалась я засверкавших слезами маминых глаз.
— А скажи, вот жив был бы отец, тогда что? — отмахнулась мама. — Нет, зятю он по отцовски бы всыпал! Но и тебе такого не позволил бы. Чтоб его дочь не пойми кем ходила, и всякая баба могла о ней языком вволю чесать. Отправил бы к мужу и без разговоров. И потом, Дин… Ты вот от мужа уехала так, что жаль, что не на другой материк, слышать и слушать ничего не хочешь. И думаешь всё, вычеркнула и тебя ничего не трогает и так тебе будет лучше, одной? Тебе самой. Ребёнка я не вспоминаю. Ты вот представь, что всё, нет больше Генки. Похоронка пришла. Вот и взвесь свои обиды!
— Мам, ты что такое говоришь? Какая ещё похоронка! — вскочила я чуть ли не с визгом и тут же схватилась за простреливший болью низ живота.
— Ой-ëй, Матрёна, да ты сдурела девке на сносях такой разгон устраивать, — кинулась мыть руки Борисовна. — Дина, ты вот пока так и стой, за стульчик держись. А я за Хмельничихой, повитухой нашей.
На суету вокруг я почти не обратила внимания. Сквозь болезненную пелену прорывались иной раз какие-то фрагменты и разговоры. Я удерживалась только маминым голосом и ощущением её руки, сжимающей мою. Может, сработал какой-то детский рефлекс, что раз мама рядом, то всё будет хорошо.
— Ох, как торопится, прям казак с шашкой наголо! — слышу я голоса.
— Скоро, уже скоро всё пройдёт.
