одну лодыжку на противоположное колено, лютня лежит у меня на коленях. Держась за гриф одной рукой, я слегка натягиваю струны другой. Она не настроена. Конечно, это так, прошло несколько недель с тех пор, как я играла в последний раз. Я делаю поправки и снова натягиваю струны, повторяя, пока не останусь довольна.
Надавливая кончиками пальцев, я выщипываю одну ноту и позволяю ей задержаться в воздухе. Я напеваю, регулируя высоту голоса, пока она не совпадет с резонирующим звуком в корпусе лютни. Я позволяю гармонии угаснуть и делаю вдох, прежде чем мои пальцы начинают танцевать по струнам.
Дерг, дерг, дерг, удар. Вступление нарастает до размаха, а затем затихает во внезапной тишине. Затем первая нота. Я пою со второй.
«Я знала тебя,
когда деревья
были в огне».
«Я видела тебя,
когда ты был
не лжецом».
Короткая интерлюдия. Я качаюсь вместе с музыкой. Колеблюсь вместе с деревьями и бризами, которые составляют мою веселую труппу. Напеваю, когда мы доходим до припева.
«Наша песня, пронесшаяся в тумане горных высот». Я закрываю глаза, чувствуя музыку как внутри себя, так и вокруг. Лес затих, словно слушая мою игру. Прошла целая вечность с тех пор, как у меня было место для игры и пения. «Наша песня, затаившаяся в склепах ушедших королей».
Я переставляю пальцы на грифе, переходя обратно к куплету, теперь играя каждую ноту в гармонии, когда я снова нахожу мелодию.
«Я видела тебя,
когда...»
— Ну разве ты не сюрприз?
Я слышала его голос всего один раз, но узнала бы его где угодно. Этот резонанс глубже, чем басовая струна. Насыщеннее, чем темный шоколад. Я вздрагиваю от неожиданности и инстинктивно оглядываюсь через плечо.
— Не смотри, — напоминает он мне.
Я снова быстро смотрю вперед.
— Я ничего не видела. Ну, только опять Ваше плечо. — Он прячется за деревом.
— Ты заставишь меня думать, что у тебя какая-то одержимость моими плечами.
Я издаю тихий смешок и подыгрываю ему.
— Ну, насколько я могу судить, это довольно красивые плечи.
Настала его очередь смеяться. Звук яркий, как солнечный свет, и роскошный, как бархат. Мне приходится заставлять свои руки оставаться неподвижными, чтобы не пытаться подражать ему инстинктивно. Я знаю, как меня раздражает лютня в моих руках.
— Я не знал, что ты умеешь играть на лютне.
— Я подозреваю, что мы многого друг о друге не знаем. — Он не выглядел заинтересованным в том, чтобы открыться накануне вечером, чтобы узнать такие вещи.
— Где ты выучила эту песню?
— Я не уверена... — Во рту появляется привкус металла, как будто я съела что-то горелое или прикусила язык и теперь на щеках кровь. Я ненавижу ложь. Всякий раз, когда кто-то пытается сказать мне ложь, я чувствую запах дыма. Когда я говорю ложь, я чувствую вкус металла. В любом случае, ложь — это неприятность, которой я стараюсь избегать любой ценой. — Наверное, я услышала это где-то, когда была совсем маленькой. Я знаю ее уже давно. — С полуправдой проще.
Это мама научила меня этой песне. Это была моя колыбельная. Но когда я стала старше, и Джойс вошла в нашу жизнь, отец всегда говорил мне держать в секрете то, чему она меня научила.
— Я полагаю, что такие старые песни имеют свойство задерживаться в таких местах, как это.
— Думаю, да. — Я крепко сжимаю лютню. — Ничего, что я ее пела?
— А почему бы и нет?
Я вспоминаю Хелен, мою мать и их ругань. Поощрение Лауры по сравнению с этим слабое.
— Я не очень хорошая певица или игрок.
— Не знаю, кто тебе это сказал, но они лгали. Ты уникальная.
Воздух по-прежнему свежий и чистый; мой нос не обгорел. Он не лжет. Он действительно считает меня хорошей.
— Спасибо.
— Ты не могла бы закончить песню для меня? Прошло очень много времени с тех пор, как я слышал ее в исполнении, — мягко говорит он. Я слышу в его голосе, как неуверенно он спрашивает. Как нерешительно. Может быть, ему стыдно за то, как он обошелся со мной прошлой ночью.
— Только если Вы сначала ответите мне на один вопрос.
— Да?
— Прошлой ночью... я слышала крики. Ну, один крик. Он быстро закончился... Все в порядке?
Его нерешительность ужасна.
— Возможно, тебе приснился кошмар?
— Я знаю, что я слышала.
— Я не кричал прошлой ночью.
— Я никогда не говорила, что это были Вы. — Я не могу выносить его уклончивость. То, как он говорит со мной сейчас, похоже на то, как Джойс разговаривала со мной свысока, говорила, что я ошибаюсь, когда я знала, что это не так. Ищет любой предлог, чтобы объяснить или принизить то, что я думаю или чувствую. — Я пошла искать причину, но не смогла, потому что дверь была заперта...
— Ты пыталась покинуть свою комнату ночью? — В конце вопроса звучит почти рычание. Ярость — осязаемая вещь, и я чувствую, как она излучается от него. — Существуют четкие правила для твоего благополучия.
Я хочу взглянуть на него. Я хочу посмотреть ему в глаза и сказать, как неразумно запирать меня на ночь, как животное.
— Возможно, я бы не пыталась уйти, если бы не услышала крики. Я думала, что мне угрожает опасность.
— Именно поэтому тебе сказали не обращать внимания на все, что ты слышала. Ты не в опасности. Остальное тебя не касается.
— Но...
— Здесь ты в безопасности. — Эти слова должны успокаивать, но то, как он их произносит, наполненные таким гневом, болью и разочарованием... Это звучит почти так, как будто безопасность, которую он мне дает, — это неблагодарность. Как будто ему больно заботиться обо мне. Я действительно больше подопечная, чем жена. То же бремя, которым я всегда была.
— Если я в безопасности, то Вам не нужно запирать меня в крыле.
— Очевидно, что да, потому что ты игнорируешь простые инструкции.
— Я не Ваша пленница.
— Но ты моя ответственность! — Этот взрыв заставил замолчать даже птиц. Я слышу, как они взмывают в воздух, чтобы избежать этой неловкой конфронтации. — Я дал клятву защищать тебя. Именно это я и делаю.
Я вдыхаю через нос и выпускаю воздух в виде вздоха. Мои глаза закрываются. Если Джойс и
