мои сестры чему-то и научили меня, так это тому, как отпускать ситуацию и двигаться дальше. Если держать гнев в себе, то в итоге это только усугубляет ситуацию. Чаще всего я стараюсь прислушиваться к собственным советам.
— Пожалуйста, — говорю я как можно откровеннее. Я стараюсь вложить в это единственное слово каждую каплю невидимой боли. Это так близко к мольбе, как мне только хотелось бы. — Я не могу чувствовать себя так, словно я в ловушке. Клянусь Вам, несмотря ни на что, я не выйду из своей комнаты ночью. Поэтому, пожалуйста, не запирайте дверь.
— Откуда мне знать, что ты сдержишь свое слово? — Он говорит скептически. Я не могу его винить. Он дал мне всего четыре правила, и я призналась, что пыталась нарушить одно из них прошлой ночью.
Как бы мне хотелось посмотреть на него. Хотела бы я увидеть его выражение лица, встретиться с ним взглядом и показать ему, что я искренна. Как я могу передать эти вещи, если я не могу посмотреть на лицо собеседника?
— Вам просто придется довериться мне, я полагаю.
Он тихонько насмехается.
— Доверие... Такое трудно дается таким, как ты.
— Неужели женщина обожгла Вас так сильно? — Я мгновенно сокрушаюсь о своей формулировке. Насколько я знаю, у него уже была жена. Может, она и вправду обожгла его. Может быть, его лицо покрыто такими ужасными шрамами, что он никому не позволяет смотреть на себя. У меня болит спина, и я выпрямляюсь.
— Может быть, именно от этого я и пытаюсь защититься.
Слова не дают мне покоя. Я слышу слабый шепот «не лезь» и «не подходи», танцующий среди них. Интересно, кто его ранил? Удар, который он перенес, как и я, не обязательно должен оставлять физические шрамы; он гораздо глубже, чем плоть.
— Клятва, которую Вы дали, заключалась в том, что я никогда не останусь в должниках. Я хочу, чтобы дверь была не заперта. — Я разыгрываю свою последнюю карту и жду, с любопытством ожидая, сработает ли она.
Он мрачно усмехается. Я чувствую, как он хочет сопротивляться, но все же...
— Хорошо. Но знай, что как только ты покинешь эти покои ночью, я больше не смогу гарантировать тебе безопасность.
— Договорились. — Я слышу, как он собирается уходить. Листья хрустят под его легкими ногами. Интересно, что он вообще здесь делал? Не мог же он проверять меня. — Подождите.
— Что теперь?
— Вы так и не услышали остальную часть песни. — Я поправляю лютню на коленях и по-прежнему избегаю смотреть на него. — Хотите?
— Да. — Это слово окутано мрачной тоской. Мне интересно, что значит для него эта старая народная песня, пока я поправляю рукоятку и начинаю играть снова.
Когда последняя нота затихает среди деревьев, я понимаю, что его уже давно нет.
ГЛАВА 5
Ночью все еще слышны звуки, но я стала лучше их игнорировать. К счастью, за прошедшую неделю больше не было криков. Однажды ночью я услышала слабую музыку с акцентом колокольчиков, когда почти уснула, как будто доносящуюся до меня из далека. Другой ночью я услышала тяжелые удары и скрежет, которые раздавались за дверью в главный зал. В другую ночь я услышала смех, доносившийся из дальнего уголка поместья.
Забавно, как быстро можно к чему-то привыкнуть. Теперь я уже почти не просыпаюсь от странных звуков. В первую ночь после нашего с Лордом Фенвудом разговора я проверила дверь в свою комнату. Ручка повернулась. Он сделал, как я просила, поэтому я сдержала слово и не открыла ее. После этого я никогда не спала лучше.
В течение недели я находила странный покой в повторяющихся днях. Приятно, когда от рассвета до заката мне ничего не приказывают и ничего не ждут. Я могу гулять по кустарнику и бренчать на поляне, не заботясь ни о чем на свете. Один или два раза, клянусь, я чувствовала присутствие Лорда Фенвуда, который снова прислушивался. Но если он там, он не дает о себе знать, как зритель.
Затем мир переходит в монотонность.
Сегодня, на седьмой день после моего приезда, я проснулась и лежу в постели, и у меня нет сил ни на что, кроме как смотреть в потолок. Какой смысл вставать с постели, когда нечего делать? По крайней мере, дома у меня была цель. Каждый день нужно было что-то делать, какие-то обязательные дела, которыми я занимала свои руки и чувствовала себя удовлетворенной в конце дня. По крайней мере, у меня была Мисти, за которой можно было ухаживать и кататься на ней.
Когда меня выдали замуж, я ожидала найти новую цель. Я опасалась, понравится ли мне эта цель или нет. Но создание дома и семьи — это то, над чем нужно работать и к чему стремиться. Ничегонеделание становится совершенно умопомрачительным.
— Вы сегодня не ходили в лес, — говорит мне Орен за ужином, наливая мне бокал. Я удивлена, что он заметил мои привычки. Мы общаемся только в начале и в конце дня, и я никогда не видела его между ними.
— Нет... — Я поддеваю вилкой картошку на своей тарелке. — Мне не хотелось.
— Все в порядке?
— Да... я не уверена, честно говоря.
— Вам неудобно? — Кажется, он шокирован тем, что у меня есть причины расстраиваться или переживать. Я не могу его винить. Меня окружает комфортный рай, где достаточно сказать слово, и мое желание будет исполнено.
— Нет, вовсе нет. — Я горько смеюсь. — Может быть, в этом и есть часть проблемы. Наверное, я так привыкла к дискомфорту, что не знаю, что делать с собой теперь, когда он исчез.
— Я могу что-нибудь для Вас достать?
— Не то, чтобы достать... но что-то сделать. Не мог бы ты спросить, не согласится ли Лорд Фенвуд пропустить по стаканчику на ночь?
Его тонкие седые брови сошлись вместе, когда он посмотрел на меня своими глазами-бусинками.
— Я могу спросить его.
Интересно, что означало это нечитаемое выражение лица до конца ужина? Орен не возвращается. Я отношу свою тарелку на кухню, мою ее, как я делаю после большинства приемов пищи, и ставя на место. Возвращаясь в свою комнату, я замечаю, что дверь в мой кабинет открыта. Два кресла ждут, запотевшие стаканы, наполненные прохладным напитком, стоят на
