на ветке фонарем, свет которого служил нам маяком.
Мариус в ответ кивнул:
– Нам туда?
– Именно, – подтвердила я. – Красивое место. Этот фонарь дед повесил три дня назад. Хочет бабушкин портрет написать в вечерних сумерках. И чтобы блики света от фонаря на нее попадали. Романтик! Позавчера делал первые наброски. Стоило мне это место увидеть впервые, как я сразу в него влюбилась и решила, что должна обязательно его тебе показать.
– Здесь действительно очень красиво, – заметил Мариус, оглядываясь вокруг.
Мы пришли к тому самому дубу с резным кованым фонарем, разливавшим вокруг себя мягкий теплый свет.
Очередной порыв ветра всколыхнул свежий запах тюльпанов и сирени. Вдали послышались раскаты грома – к нам приближалась гроза.
– М-м, какой аромат! – воскликнула я, с наслаждением вдыхая весенний воздух, пропитанный запахами моря и цветов.
– Твой жасминовый шлейф мне нравится больше, – промолвил Мариус и заключил меня в тесные объятия, так что мне пришлось отвести голову назад.
Его губы прикоснулись к ключице, вырывая у меня судорожный вздох.
– Мариус, мы не можем здесь… Если ты хочешь большего…
– Конечно, хочу, но прекрасно помню, что нам возвращаться на бал. Так что потерплю. Я все понимаю, Эмилия. Нужно уметь радоваться мелочам и наслаждаться моментом. Что мы с тобой сейчас и делаем. Но после бала… Я долго тебя не отпущу.
Наши губы встретились, и к порывам ветра, гуляющего среди тюльпанов, добавились волны моей ветреной стихии.
– Почему-то именно в моменты эйфории мне сложнее всего контролировать свою магию, – призналась ему шепотом в перерывах между поцелуями.
– Ничего страшного, я же говорил тебе, что нужна длительная практика, – успокоил меня Мариус. – У тебя явный прогресс – ничего крупногабаритного вокруг нас не летает, так что все отлично!
Хихикнув, я прислонилась щекой к его груди, слушая гулкие удары сердца. В его объятиях становилось так спокойно, что я ощущала себя кораблем в своей тихой гавани.
– Судя по тому, как твоя мама танцевала с Ардайлом сегодня, она уже чувствует себя лучше, не так ли?
– Так и есть. У нее даже аппетит появился. Правда, в Банк крови папа теперь тоже стал чаще ездить, чем обычно.
– Это нормально в ее положении. Слабость, плохой аппетит, повышенная тяга к крови. Все это временно и скоро пройдет, когда ее тело адаптируется к тому, что внутри него теперь растет и крепнет новая жизнь.
– Папа от счастья сияет как магическая лампа, которую только что зарядили.
– Думаю, что когда окажусь в такой же ситуации через какое-то время, я тоже буду той еще ходячей лампой.
Когда я подняла на него глаза, мы молча друг другу улыбнулись. Мы многое понимали без слов. Невесомым прикосновением Мариус убрал мне волосы от лица, очертив подбородок и спустившись к шее. Едва мелькнувшая тень беспокойства в его взгляде меня насторожила.
– Эмилия, скажи мне, только предельно честно, – в данный момент ты чувствуешь себя счастливой? Тебя ничего не тяготит?
Ага, все-таки предчувствие меня не обмануло.
– Я счастлива, Мариус, честное слово! И ты – одна из главных причин этого счастья. Даже странно слышать от тебя такой вопрос. С чего это вдруг он у тебя возник?
– Да так, – замялся мой жених. – Меня не на шутку беспокоило твое душевное состояние после всего тобой пережитого. И я все еще волнуюсь о том, чтобы твое прошлое не мешало тебе жить в свое удовольствие сейчас.
– А оно мне и не мешает. Я его отпустила, хоть это было не так просто, но… Ты в этом сыграл далеко не последнюю роль. И ты знаешь об этом.
Повисла секундная пауза, во время которой я внимательно наблюдала за взглядом Мариуса. Казалось, что он не все мне рассказал.
– Ты на днях как-то забыла у меня свою тетрадь со стихами. И я, прости, не удержался, чтобы не открыть ее. Мне нравятся твои стихи. Как и музыка…
– И-и-и?
– Оттуда выпал сложенный вчетверо листок. А там… Отчаяние и тоска на каждой строчке. Понимаю, что это просто творчество, но таких стихов в твоем репертуаре я никогда не слышал. Скорее всего, ты написала это, еще живя на Земле? – С этими словами он достал из нагрудного кармана колета тот самый листок, о котором говорил.
Я уже знала, какие строки написаны там, хоть и забыла о том, что этот лист лежал в моей тетради. Развернув его, пробежалась глазами по строчкам, которые отозвались горькими воспоминаниями о том времени, когда у меня не было ничего, кроме стихов, гитары и разговоров с морем. Нынешней мне казалось теперь, что это будто вовсе и не про меня. Словно я со стороны смотрела на свое прошлое, где была совсем другим человеком.
«Песнь одиночества»
В темном и мрачном городе,
Где солнце давно погасло,
Цветы увядают в холоде
И льдинки кружатся во тьме неясной.
Здесь стерты все грани добра и зла
И не существует любви,
И здесь умирает моя надежда,
Так и не начав жить.
Словно и не было радости.
Звезды сокрылись во мгле.
Мне бы узнать каплю сладости,
Не раствориться во зле.
Мне бы увидеть хоть лучик света
В час ужасающей тьмы.
Я бы тогда позабыла беды,
Что я встречала в пути.
Без солнца, без луны, без света живу я в тишине,
Привыкла быть я с одиночеством,
Но где-то в глубине
Души моей я жду ответа на свой немой вопрос:
Когда наступит эра света?
Когда наступит эра света?
И победит ли зиму лето,
Когда придет ко мне с рассветом?
Спросите вы, что за город,
В котором лишь тени и дым,
В котором забыты надежды,
Мой крик на весь город один.
Ну где же город таинственный этот,
Спросите вы у меня?
А я вам отвечу печально и честно,
Что этот город – душа моя.
Без солнца, без луны, без света живу я в тишине,
Привыкла быть я с одиночеством,
Но где-то в глубине
Души моей я жду ответа на свой немой вопрос:
Когда наступит эра света?
Когда наступит эра света?
И победит ли зиму лето,
Когда придет ко мне с рассветом?
– Мариус, могу тебя успокоить, этим стихам уже года четыре. Написаны они, кстати, были примерно в это же время. Мной владело отчаяние, казалось,
