Медленно поднимаю взгляд и смотрю на собственное отражение.
— Я бы мечтал обрести покой, — говорю шёпотом, — и постигнуть Твою мудрость. Но я больше не верю в неё.
Эти слова произнести легче всего. Потому что это правда. Но больше мне не к кому обратиться, кроме старого Бога, и я покидаю эту комнату, чувствуя, что вера не наполняет меня, как прежде, но концентрирует мой гнев. И я знаю, что в ответственный момент она меня не подведёт.
Бесцеремонно распахнув дверь и втиснувшись в ванную комнату, Дана приваливается к стене, складывает на груди руки и придирчиво осматривает меня с головы до ног. По глазам вижу, как сестра доли секунды пытается совладать с собой, но, как всегда, уступает под натиском собственных эмоций и выпаливает:
— Вспомнил своего Вездесущего? Всё так серьёзно?
Я был готов, поэтому мой голос звучит бесстрастно:
— Будем надеяться, что до этого не дойдёт.
— Ты — последний из своего рода. Несомненно, внешним видом привлечёшь много внимания. Бронсон отдаёт себе отчёт?
Я усмехаюсь, но совсем не весело:
— Именно на это он и рассчитывает.
Тёмные глаза Даны, похожие на мамины даже больше, чем мои, округляются, когда сестра догадывается.
— Ааа, генерал хочет показать, как он крут, что даже такой, как ты…
Она хочет сказать: «Встал на его сторону». Это правда, и я не хочу её слышать, поэтому прерываю сестру:
— Дана.
Смотрю на неё строго. Мы молчим некоторое время, в течение которых тёмные глаза зло буравят меня.
— Путь монаха когда-нибудь погубит тебя. Надеюсь, я этого не увижу.
— Ты определённо меня переживёшь, — парирую с готовностью, и мы снова испепеляем друг друга взглядами. Но потом Дана смягчается, когда произносит:
— Будь осторожен.
Не поддаваться нежному взгляду гораздо сложнее, чем гневному, но я пытаюсь не сдаваться.
— Я всегда осторожен.
— В Шахте безопасно не бывает.
— Безопасность для Шахты — это всё, — возражаю упрямо. — Её владельцу не нужны проблемы с законом так же, как и людям, которые приходят туда окунуться в омут грехов.
— Владелец?! — Дана морщится, как будто съела дольку не самого сладкого мандарина. — Не смеши меня, Дэн: Оскар Флорес беспокоится только о собственной выгоде.
— Да, именно благодаря этому он и сколотил состояние.
— Не нужно много ума и чувства самосохранения, чтобы «колотить» то, что тебе и так досталось от богатеньких родителей.
Я приподнимаю брови.
— Нам ли с тобой об этом судить?
Дана делает глубокий вдох, а потом отвечает:
— В любом случае, дело ведь не только в том, что в Шахте не действуют камеры динатов. Да и для тебя это не проблема, — мы одновременно усмехаемся, но Дана вновь становится серьёзной: — Дело в том, что там не действуют и законы здравого смысла.
— Удачное выражение, — хвалю я и добавляю, — однако там можно отдохнуть, ни о чём не беспокоясь.
— И часто ты там отдыхал? — с вызовом спрашивает сестра.
— Реже, чем ты, — соглашаюсь искренне, и она мрачно посмеивается:
— По-моему, ты слишком приукрашаешь.
— Сама знаешь, определённые правила нужно соблюдать.
— Да, да, да, — Дана поднимает руки, словно сдаваясь, — не устраивать конфликтов, не критиковать и, не дай бог, призывать к свержению власти.
Её взгляд прожигает меня насквозь.
— Хочешь сказать, ничего из перечисленного мной ты делать не планируешь?
Я тяжело вздыхаю и оправдываюсь совсем уж наивно:
— До сих пор там не случалось серьёзных стычек.
— «До сих пор» — важные слова, — грустно улыбается Дана. — До сих пор в Шахте не было тебя.
Мы ходим по кругу: давно пора завершать эту бессмысленную словесную перепалку.
— Ты задержалась, — говорю как можно строже, вперив взгляд в собственное отражение и смахивая с плеч несуществующие пылинки, но в то же время поглядывая на Дану, и в какой-то момент она ловит мой взгляд, и мы оба начинаем улыбаться.
— Гонишь сестру? — спрашивает она, изогнув бровь. — Вот так прямолинейно?
— Искренне, — поправляю я её.
— Выставишь меня за двери и даже не расскажешь, что происходит между вами с Габриэллой?
Воротник упирается в кадык, и я поправляю плотную ткань, пытаясь сделать так, чтобы было удобнее. Во рту пересыхает, и приходится сглотнуть, чтобы сказать:
— А что происходит?
Я произношу совершенно беззаботно, но сестру не обманешь.
— Избавь меня от этого, — назидательно просит она, выразительно глядя на меня в зеркале. — Я не слепая, прекрасно вижу, как ты на неё смотришь.
Я вновь сглатываю, но на этот раз не нахожусь, что сказать, и с трудом выдерживаю взгляд сестры.
— В такую красавицу любой влюбился бы, — продолжает она, — однако мой брат не такой, как другие: тебе никогда недостаточно было только внешней привлекательности. Здесь что-то друго-о-ое, — задумчиво тянет Дана с видом опытного следователя, и я не удерживаюсь от колкости:
— Давай обсудим мои вкусы как-нибудь в другой раз.
— То есть никогда, ты имеешь в виду, — отрезает Дана, с лёгкостью разоблачая меня. — Называй вещи своими именами. Вы почти поцеловались, — вдруг говорит сестра и сразу же продолжает, пока я даже ответить ничего не успел, — и это выглядело убедительнее чем то, как вы якобы рассматривали горшки с цветами, — продолжает она насмехаться, а потом вообще заставляет меня потерять дар речи: — Это стал бы вашим первым поцелуем или уже были другие?
— Дана… — начинаю я менторски, но сестра и не думает успокаиваться.
— Как у них это работает? — с любопытством спрашивает она, беззастенчиво ловя мой взгляд. — Разве для нас она не… инопланетянка?
— Дана! — вновь окликаю я, на этот раз достаточно убедительно, чтобы сестра перестала сыпать вопросами и обратила на меня внимание.
— Что?! — искренне возмущается она. — Мне интересно! Я должна всё знать. В кои-то веки мой брат влюбился. И в кого? — В землянку!
— Надеюсь, ты первый и последний раз произнесла эти слова, — говорю я совершенно серьёзно, и Дана без всяких обиняков уточняет:
— О том, что ты влюбился?
Я закатываю глаза и шумно выдыхаю, поворачиваясь к сестре и встречаясь с ней взглядом.
— Что на станции находится землянка.
Сестра недовольно фыркает, красноречиво давая понять, что я несу чушь.
— Ты совсем меня не слушаешь, — беззлобно бурчит она, заставляя меня взять её за руки, спрятав маленькие ладошки в своих, и смягчить тон:
— Слушаю.
— Однако не вникаешь в смысл, — обиженно произносит она, но ладони не вырывает, а доверительно смотрит на меня и спрашивает с прежним любопытством: — А кто она по знаку зодиака?
Я тихо смеюсь и качаю головой.
— Такая взрослая девочка, а до сих пор веришь в эту ерунду.
— Перестань, — вновь уязвлённо говорит она, надув губы. — Ты знаешь, что это вовсе не ерунда.
— Я даже не знаю, когда она родилась, — примирительно произношу я, и глаза Даны округляются.
— Как так?! Обязательно узнай!
— Есть, мэм, — усмехаюсь я, продолжая сжимать ладони сестры. — Это всё?
— Для скорпиона как водного знака хорошо подошли бы воздух… — вслух раздумывает Дана, уже совсем забыв о недавней обиде, — или нет… может, земля? Да, точно, — воодушевлённо добавляет сестра, — это было бы любопытно и символично. Даааа, скорее символично. Главное не огненный знак, — говорит она наставительно, — не лев, не стрелец и не овен.
Её рассуждения заставляют меня вымученно застонать.
— Боже, Дана, как в тебе это сочетается?! — смеюсь я, сжимая её ладони крепче.
— Что — это? — с интересом спрашивает сестра, наконец-то оставив гороскопы в покое и сосредоточившись на мне.
— Взрослость и детскость, — откликаюсь я, и Дана недовольно бормочет:
— Так себе формулировки.
— Ты поняла, что я хотел сказать.
— А ты поймёшь когда-нибудь потом, — со значимостью говорит сестра, — что я права.
Она делает паузу и добавляет:
— Во всём, — видимо, намекая, что я зря отказываюсь от её помощи и поехать в Шахту вместе с нами было бы правильным решением.
