— Ещё один динат?
Я поднимаю голову и смотрю на девушку. Боже, какая она маленькая: даже сейчас, когда я сижу перед ней на корточках, наши взгляды оказываются на одном уровне.
— Нет, человек, который уже много лет умудряется угождать и правителям, и простым людям.
— Это хорошо? — подозрительно спрашивает Габриэлла, пока я поднимаюсь, выпрямляюсь и смотрю на девушку сверху вниз.
— Я бы так не сказал.
В памяти уже в который раз за последние несколько часов всплывает, как доверительно девушка прижалась щекой к моей ладони и как невероятно пахли её волосы, когда я обнимал хрупкие плечи. «Не стоит об этом думать», — повторяю себе строго, в то время как обнять её и почувствовать на плечах нежные руки становится такой острой потребностью, что приходится, пока не наделал глупостей, отойти к полкам с цветами и остановиться перед ними.
Взгляд замирает на исцелённом землянкой растении. Я чувствую себя таким же кактусом: иголки выпали, а новые пока только растут. Так и я потерял всё, во что верил, а теперь как будто иду навстречу чему-то большему, и, может быть, вновь захотел бы жить, однако новую веру я всё ещё не обрёл, и из-за этого изъяна ощущаю себя на редкость уязвимым… и растерянным — от одной лишь мысли, что Габриэлла поухаживала за моим подыхающим кактусом, и это тронуло меня гораздо больше, чем стоило бы. Гораздо больше, чем я мог бы представить.
Я чувствую, как девушка подходит и останавливается рядом. От неё исходит жар, и, несмотря на напряжение и даже страх, которые испытываю перед операцией в Шахте, тепло девичьего тела, замершего на расстоянии вытянутой руки, заставляет моё заиндевелое сердце таять. Достаточно только обернуться и…
— Что сделают пчёлы… со мной? — шёпотом произносит девушка, поперхнувшись, и заставляя меня против воли повернуться и податься к ней всем телом.
— Ничего, — честно говорю я.
«Если только не план № 3», — настойчиво шепчет внутренний голос, но я отмахиваюсь от пугающих меня слов.
— Никто. Ничего. Не сделает, — как можно убедительнее говорю я, заглядывая в удивительные глаза. — Только не забывай контролировать инсигнии. Лучше, чтобы они даже не мерцали. Это лишнее внимание, плюс ты потратишь энергию.
Хотя её наверняка и так недостаточно — после того, как Габи исцелила Алана.
— Оставайся рядом со мной, за исключением тех случаев, когда я тебя предупреждаю.
Взгляд Габриэллы блуждает по моему лицу, и только теперь я осознаю, что, как и в прошлый раз, между нами вновь почти не остаётся пространства.
«Я надеюсь, что он хотя бы будет опасаться ненароком её убить». — «Имей в виду, он давно не помнит, каково испытывать такие опасения».
Не хочу вспоминать никакие разговоры. Тем более, слова Ньюта. Тем более не хочу думать о Бронсоне. Могу лишь смотреть в чарующие глаза и утопать в них с самозабвением, как будто мне это позволено.
Под моим излишне внимательным взглядом Габриэлла снова прячет свой, а меня вновь это не устраивает. От слова «совсем». И поэтому, даже не задумавшись, я нежно касаюсь её подбородка и приподнимаю лицо, заставляя посмотреть мне в глаза — посмотреть по-прежнему открыто и доверчиво.
«Она просто не боится тебя, как другие. Она не понимает, кто — что — ты есть…» — как будто хрипит внутренний голос.
— Слушай только меня, — произношу я, с трудом сглотнув и сам не понимая, обращаюсь к Габи или пытаюсь бороться с голосом совести.
Лучше бы она хоть что-нибудь сказала, но девушка молчит, а в зелёных глазах то и дело мелькает страх, который землянка пытается скрыть. Тот же страх терзает меня самого. Но в оставшиеся несколько минут я не хочу думать ни о том, что нас ждёт, ни о том, что предстоит пережить ей сегодня…
На меня снова обрушиваются уже такие знакомые ароматы травы, покрытой росой, листвы, нагретой солнцем, и запах жжёной спички. Кончики пальцев покалывает, когда я вожу ими по подбородку и щеке девушки. Я стараюсь не опускать взгляд, но это становится невыносимым, когда я вдруг невольно задумываюсь о вкусе её губ…
— Пускай нам поможет Иоланто, — шепчет девушка, и хочется спросить, что это значит, но взгляд Габриэллы опускается к моим губам, и я начинаю терять связь с реальностью.
Неведомая сила как будто толкает в спину, и я с трудом удерживаюсь от того, чтобы не сократить оставшееся пространство. Сердце бешено стучит, кровь шумит в ушах, когда я до невозможности медленно, как будто пытаясь контролировать каждое сокращение в мышцах, склоняюсь к Габриэлле и шепчу:
— Я не дам тебя в обиду…
Всем своим существом чувствую, как девушка замирает и как приоткрываются её губы, когда она делает судорожный вдох. Лишь на одно невообразимое мгновение я позволяю нашим губам едва ощутимо, мучительно нежно коснуться друг друга, а потом отстраняюсь с такой скоростью, как будто между нами разверзается бездна…
«Одну уже уберёг, хочешь повторить?..»
Стараясь не обращать внимания на огромные глаза Габриэллы и её манящие, всё ещё приоткрытые губы, я силой воли заставляю себя отвести взгляд и открыть дверь.
* * *
— Его бесит любая мелочь, выполненная не так, как он велел, — доносится мужской голос через открытые окна.
— Он груб с нами и вечно всем недоволен, но зато стоит горой за своих людей, — откликается другой. — А ты сам виноват.
— В том, что он дал мне оплеуху?!
Я веду машину, не включая фары и ориентируясь только по навигатору. Она медленно и намеренно бесшумно передвигается, из-за чего солдаты до сих пор не замечают Викторию. Хотя другой причиной служит их слабоумие: стоит ли так открыто обсуждать Бронсона, когда он наверняка находится где-то поблизости?
— Генерал — убеждённый приверженец здорового образа жизни, — вмешивается ещё один голос. — У него бодрости и сил больше, чем у новейших артификов. Если не хочешь отбить последние мозги, мой тебе совет: хотя бы не кури при генерале.
Раньше тоже так было: Бронсон не терпел рядом с собой любителей отравлять своё тело, если, конечно, речь не шла о старшем по рангу, ведь в таком случае позволено всё.
— Тогда зачем мы отправимся в оплот греха? — удивляется новый голос. — Думаю, мы быстро всё сделаем и ещё успеем оттянуться в Шахте.
Слышится смех, а потом краткое:
— И не мечтай… Тише! — вдруг предупреждает голос, и я догадываюсь, что солдаты наконец обратили внимание на машину.
Воцаряется тишина, а потом проходит напряжённый шёпот:
— Чёрный монах…
Конечно, их предупредили.
— Жди здесь, — тихо говорю Габриэлле и выхожу из машины, даже в темноте чувствуя на себе внимательные взгляды.
Разъезжаются двери автомобиля, который стоит чуть в стороне, и из салона льётся тусклый свет. Несколько секунд мои глаза привыкают к нему, и я начинаю различать людей. Самый злой взгляд, обращённый ко мне, принадлежит Харви Харрису. Он стоит рядом с машиной, из которой показываются генерал, Алан и Коди. Бронсон почти сияет от радости при виде меня и смотрит едва ли не с любованием, Джонс лишь слегка улыбается, а Коди поджимает губы, с тревогой осматривая меня с ног до головы. Из соседней машины выходят Сьерра и Ребекка. Глаза девушек разочарованно блестят в полутьме, но в то же время отражают их невольное восхищение. Остальные взгляды, обращённые ко мне из темноты, такие же, как обычно: я привык, что атрибуты моего отряда вызывают восхищённые взгляды так же часто, как и подозрительность или страх, поэтому ощущаю только один взгляд. Но он направлен мне в спину — внимательный и испуганный, принадлежащий Габриэлле.
Даже в полумраке видно, что в этот раз у солдат Бронсона нет никаких треугольных красных платков на предплечье — опознавательного знака генерала и его людей, которым все они кичатся и обычно хвастаются при каждом удобном случае. Меня не удивляет, что все одеты в чёрное, но видеть самого Бронсона в гражданском, пускай и чёрного цвета, — более, чем странно.
— Хейз, Олфорд, осмотрите землянку, — кратко командует генерал, и его приказ исполняется немедленно.
