Эти слова, так же, как и некоторые предыдущие, поднимают в моей груди волну злости, но я не позволяю чувствам взять верх, и говорю очень тихо:
— Что ж не уничтожила?
Словно ударившись о моё безразличие, Ребекка сначала теряет дар речи, а потом, когда я уже отворачиваюсь и направляюсь к машине, начинает шипеть, подобно змее:
— Я видела тот рисунок, Дэннис. Как думаешь, генералу будет интересно посмотреть твою работу?
Это, конечно, очень забавный, нелепый упрёк — настоящий победитель всех безумных обвинений!
— Я знаю, где они хранятся, может быть, стоит ему показать?!
Услышав последнее предложение, я по-настоящему искренне усмехаюсь:
— Так покажи, — говорю я, устремляясь к машине, а оборачиваюсь, как будто забыл что-то важное. — Ах, да, Ребекка, — произношу намеренно радостно, — чтобы внести ясность: ты тоже меня разочаровала.
Даже в полумраке я чувствую её убийственный взгляд, а потом она уходит с глаз долой, однако не успеваю я обрадоваться, как спина напрягается, будто за ней появляется новый «приятный» знакомый.
— Тебе здесь не рады, — раздаётся омерзительный голос, и я оборачиваюсь на него. — Время монахов прошло. Наступила эпоха Верховного Наставника.
— Скажи это генералу Бронсону, — предлагаю я тихо, на самом деле думая о том, что пора бы действительно закругляться со светскими беседами. — Ему будет любопытно узнать, что его старания занять лидирующую позицию напрасны.
В темноте глаза Харриса зло мерцают. Мне даже кажется, что радужка отливает красноватым, как обычно бывает у киборгов, перенёсших операцию на мозг. Или лишившихся части мозга, как этот.
Рядом с нами появляется Алан: силуэт его мощного тела трудно спутать с кем-то другим.
— Тебе плохо обозначили задачи? — спрашивает он Харриса, и тот невольно подчиняется:
— Нет, генерал-лейтенант.
— Тогда займись делом.
Мы с Джонсом наблюдаем, как Харрис уходит.
— Он — законченный мерзавец, — тихо говорит Алан, — но всё-таки… почему именно ты его так ненавидишь?
— У нас достаточно правил и законов, а наказание бывает более чем суровым, — отвечаю я тихо, — однако это не касается преступлений, совершённых во время войны. Тем более, если речь идёт о людях, которые преданы действующему правительству и познали сладкое чувство безнаказанности.
Берусь за ручку и лишь на мгновение поворачиваюсь к Джонсу.
— На войне Харрис безжалостно насиловал женщин и убивал детей, часто без приказа. Официально он разжалован, но от этого не перестал быть конченым ублюдком.
Не дожидаясь никакого отклика, открываю дверь и собираюсь сесть, но Алан кладёт руку мне на плечо, останавливая:
— Не забывай, — шёпотом говорит он, — у генерала есть удивительная способность появляться из ниоткуда.
Это сложно забыть. На то, чтобы хоть как-то подготовиться к встрече с ним, остаются считанные секунды, пока ты слышишь его тяжёлые шаги и гудящий голос.
— И ещё, — добавляет Джонс, но замолкает, словно не уверенный, стоит ли говорить. — Постарайся не геройствовать без особой нужды, — всё-таки решается он, а я ехидно спрашиваю:
— Что, Счастливчик, непривычно оставаться на обочине? Не хочется много часов оставаться в генеральской машине с Бронсоном и его дочерью под охраной славного Харриса?
— Это не смешно, — замечает Алан почти обиженно. — Не стоит дразнить меня. Сегодня тебе пригодится удача.
Это вообще не смешно, но без сарказма этот вечер я не переживу. Поэтому замечаю ровным тоном:
— Удача для счастливчиков. Чёрные монахи не вверяют ей успех операции.
— Не вверяли, — поправляет Джонс, — и похоже, зря, учитывая, что ты — последний из них.
Намёк понят, но я делаю глубокий вдох и молча сажусь в машину. Мой взгляд на мгновение выхватывает в зеркале заднего вида зелёные глаза. Большие и влажные от подступающих слёз.
Удача или чудо, но без божественного вмешательства сегодня точно никак не обойтись.
— Подкинешь? — из окна с другой стороны машины раздаётся голос Коди.
Я киваю, и мы с Аланом смотрим друг на друга, пока мой друг обходит машину и забирается на место рядом со мной. Я завожу двигатель, мы трогаемся, и, когда Виктория отъезжает от лагеря и начинает карабкаться по холму над низиной, в которой мы собирались, включаю фары, ведь теперь можно уже не скрываться. В зеркале заднего вида я замечаю в полумраке фигуру мужчины, которого узнал бы даже без света фар.
Конечно, серый кардинал сегодня здесь.
Да-а-а, в этот раз генерал заручился поддержкой не самых плохих союзников: начальника информационной безопасности Третьего крыла и… моей.
Виктория оказывается на вершине холма, и ещё несколько последних секунд я вижу фигуру Ньюта Оутинса. Мужчина смотрит нам вслед, и я уверен, что если бы мы сейчас оказались рядом, то наверняка увидел бы в его взгляде немой укор и грусть…
— Ну что? — спрашиваю Коди, как только выезжаем на дорогу. — Всё готово?
— У генерала? — уточняет он сосредоточенно, и я бросаю на него озадаченные взгляды. Сегодня непростой вечер, но даже в такой ситуации видеть Практиканта собранным, а не напуганным более чем непривычно. — Да. И не только у него.
— Есть важные вопросы, которые нужно решить?
— Да-а-а, — тянет он задумчиво, не сводя взгляда с дороги, а потом снимает чёрную куртку, сворачивает её и кладёт на приборную панель перед собой.
— Элеонора знает, что делать.
Мне хочется мученически застонать, и приходится всеми силами сдерживать порыв.
— Будем надеяться, до этого не дойдёт, — произношу я сквозь зубы.
— Будем, — соглашается Коди.
Впереди уже показывается мост на Материк, и поэтому спрашиваю друга:
— Это всё?
— Да, — подтверждает он напряжённо и наконец смотрит на меня.
Несмотря на собранность парня, его взгляд ощущается как лихорадочный и назойливый.
— С богом! — тихо говорит он и начинает открывать дверь за несколько секунд до того, как я останавливаю Викторию на обочине.
Коди уже почти выходит, когда говорю вдогонку:
— Почему ты всё-таки принял такое решение?
Спина друга напрягается. Он не поворачивается, но до меня доносится ответ:
— Потому что это правильно, — друг медлит, но потом добавляет: — По крайней мере, пока что мне так кажется.
Не успеваю ничего сказать, как он скрывается за дверью. Нам тоже не стоит терять время, поэтому я завожу Викторию и гоню по дороге, пока мы не добираемся до моста, а потом немного сбрасываю скорость, когда раздаётся восхищённый и даже благоговейный шёпот Габриэллы:
— Что это?! Я чувствую тепло. И силу.
— Всё верно. Солнечная печь, — отвечаю я, когда мы съезжаем с моста на Материк, прямо к огромному сооружению, покрытому изогнутыми зеркалами. — Днём мы даже не смогли бы взглянуть на это здание, ведь сияние слишком сильное: напротив — поле с зеркальными квадратами.
Габи следит за тем, в какую сторону я киваю головой, и, присмотревшись, удивляется:
— Их так много!..
— Здание нужно, чтобы вырабатывать и концентрировать высокие температуры, без которых невозможно получать электроэнергию, плавить сталь, создавать наноматериалы и водородное топливо, а ещё тестировать космические аппараты.
Я решаю не добавлять, что в природе практически не существует материала, который нельзя было бы расплавить в Солнечной печи. А ещё не осмеливаюсь сказать, что внутри этого безобидного с виду здания находится особое место, от которого лучше держаться подальше. Молчу и о том, что не оказаться там у нас почти нет шансов…
— Такие, как тот, что доставил меня сюда? — шепчет Габи, и я отвечаю ей так же тихо:
— Да, и такие. Нам — вон туда, — указываю, куда смотреть, как раз в тот момент, когда дорога резко поворачивает вправо, и становится видно, что к зданию примыкает второе — высокое и тонкое, только вот оно не стоит на земле, а будто подвешено в воздухе и парит.
— Шахта, — предупреждаю я. — Раньше её время от времени перемещали с места на место, присоединяли к разным зданиям в городе, но потом этот архитектурный паразит, который питается за счёт соседнего сооружения и использует его энергию и инфраструктуру, намертво прикрепился к Солнечной печи.
