Кажется, история всё объяснила, потому что наконец второй принц переключился с магии и всё остальное время посвятил рассказам о своих сокровищах. Потому что, как это выходило из его рассказа, именно он, практически единственный в семье короля Оландезии, умел и любил читать.
Принц Вретенс был всё так же сдержан и немногословен. Но Зиад по мельчайшим признакам — плавности жестов, тёплым интонациям в голосе, скрываемой гордости в голосе - чувствовал, что принц любит книги. Это было сильное, глубокое чувство. В эмоциях разливался не полный покой замёрзшего моря, а умиротворение мелкого лесного озера в самую жаркую летнюю пору. И это странным образом придавало принцу что-то симпатичное. Именно сейчас господин посол подумал о том, что вот такой правитель на престоле Оландезии был бы куда лучше и для самой Оландезии, и для соседей, и даже, несмотря на все его недостатки, для него самого и его Рады. Лучше, чем старший принц.
Оставалось только горько сожалеть, что это невозможно.
Этой стране не хватает просвещенности. Такой же, как у второго принца любви к книгам. Слишком уж сильно сказалось варварское искоренение магов, слишком уж упрямо шаманы не пускают вперёд, словно камни на ногах утопленника, затягивают на дно. Туда, где тихо, и ничего не происходит. В душе у посла Марун появлялась симпатия к этому человеку.
Но вспоминались рубцы на спине любимой, и простить принцу его равнодушия все же не получалось. И когда уже на обратном пути появилось мгновение, чтобы снова подстроиться и задать вопрос, Зиад хотел спросить об одном: как этот человек, единственный, в котором хоть бы и после долгого копания можно было найти что-то хорошее, мог не помочь молоденькой девчонке, его Рада-сти? Это вопрос мучил его, отзываясь болью где-то там, где были душа, сердце и его любовь, огромная как костёр из самых сухих поленьев, и такая же горячая.
А в том, что не помогал, сомневаться не приходилось.
Она, рассказывая о своей жизни во дворце короля Оландезии, с теплом отзывалась о матери, которой так рано лишилась, о кухарке, которая пыталась хоть как-то ей помочь, ухаживая после того зверского избиения и других наказаний. Да даже о летучей мыши, которую часто видела на чердаке, когда сбегала и пряталась, рассказывала! А о принце Вретенсе, доброжелательном и приятном, особенно на фоне остальных членов королевской семьи, Рада вообще ни разу не упомянула.
Этот вопрос бился в голове, всякий раз, когда вечно спокойный меланхолик, принц Вретенс, обращался к господину послу, вертелся на языке, стоило обратиться к его высочию второму принцу.
Но выравнивая своё дыхание в ритме дыхания принца, чувствуя, как холодеют и немеют ноги и руки, только огромным усилием воли Зиад заставил себя спросить о другом:
- Правда ли, что ваши художники так же искусны в больших полотнах, как и в рисунках для книг?
- Да, будьте уверены, - не оборачиваясь, ответил принц. То, что не обернулся, заставило Зиада порадоваться - значит, не заметил подстройки и вопроса не запомнит, воспримет, как собственную мысль. Но и огорчиться тоже заставил - возможность узнать что-то про Раду упущена. - У нас есть портретная галерея, как и в Бенестарии.
Это было сказано с явно промелькнувшей гордостью. Зиад увидел, что развилка коридора буквально в десяти шагах, стал отпускать подстройку. И уже ощущая, как теплеют пальцы и медленно возвращается свой ритм дыхания, спросил:
- Покажете?
- В следующий раз, пожалуй.
«Почему Вретенс так себя ведёт? Откуда и для чего этот полный штиль в его эмоциях?»
...Двадцать восемь, двадцать девять, тридцать - Зиад отжимался на пальцах.
«Что за поединок он упоминал? Какие здесь поединки бывают? Оружие? Рукопашная? Для чего?» -
Отжимания с хлопком: десять, двадцать, тридцать.
Пот холодил спину и лицо, а новая мысль не давала покоя, пока он изгибался в мостик и прыжком поднимался из него: и... раз, и... два, и... три.
«Как оставить записку в картинной галерее? Стоит ли её писать заранее или сразу там, у самой длинной картины?»
И... раз. И... два. И... три»
Рада рассказывала тогда о местах для связи, то перечисляла те, что помнила очень хорошо и могла бы открыть маленькую дверцу туда прямо сейчас. Говоря про эту картину, вернее, нишу за ней, усмехнулась и едко заметила:
- Ты удивишься не тому, что нарисовано. Нет, в этом экспонате поражают воображение в первую очередь размеры, - насмешка пропитывала каждое слово. - Ты точно не пропустишь эту картину - такое невозможно пропустить! И твоя склонность к искусству тут ни при чём: если застелить этим полотном пол, получится длинная ковровая дорожка. Жаль, только никто не позволит по ней пройтись.
Зиаду трудно было такое представить - в Пустынных княжествах было не принято украшать дома картинами, вообще изобразительное искусство его народа существовало в зачаточном состоянии. Он тогда улыбнулся и обнял Раду, крепко прижал её к себе, такую свежую, такую едко-саркастичную, и от этого кажущуюся такой беззащитной и ранимой!..
Вдох, длинный выдох, расслабиться - упражнения на растяжку требуют расслабленности. Расслабленности и упорства. Но мысли тем не менее прочищают тоже неплохо, и вот новая: «Когда же величие Юзеппи уже примет решение? Почему он так тянет? Помучить меня хочет? Сомнительно. Не того я неба птица... Тогда почему?»
«Болезнь... Варген-Фойга болен Радой? То, что нездоров, и так не новость. Да только Рада тут каким боком? Она не первая, судя по всему, не она и последняя». Стойки - упражнения на статику - меньше всего позволяли размышлять, зато всё раздражение и злость на наследника оландезийского престола легко выливались в упорство, так необходимое для этих упражнений.
«А если второй принц прав, и договориться с королём не удастся? Как тогда быть? Как вытащить отсюда маркизу Инвиато?» Силовые упражнения давали свободу манёвра и можно было двигаться. Например, приседать, держа на вытянутой руке стул за ножку так, чтобы капля воды на его сидении не растекалась.
Вопросов меньше не становилось. А ответы негде было раздобыть, да и спросить было не у кого. Даже Перла не приходила. Но Зиад уже лёжа в постели, представлял, как он будет радоваться, когда окажется рядом со своей единственной, рядом с Радостью, и душу его наполнял восторг, счастливое ощущение достижения и вкус победы.
***
Возможно поэтому на следующий же день ему показали картинную галерею – он очистил разум от плохи мыслей, настроился на решение своего вопроса и был готов воспринять.
Галерея, что удивило, оказалась на том же втором этаже, где разместили его и где, как он подозревал, находилась и комната Перлы. Только выход к ней был в другую сторону от центральной лестницы.
От внимательного взгляда не укрылись ни драпировки на стенах, ни количество картин, ни их размер. Господин посол проявлял живой интерес ко всему, о чем ему рассказывал его высочие Вретенс. Только всё, что интересовало Зиада сейчас, - как оставить записку здесь, в этой галерее, в условленном месте, чтобы её не обнаружили.
Галерея хоть и была освещена неравномерно, а большей частью и вовсе плохо - место не было приспособлено для выставки произведений придворных маляров и явно предназначалось древним зодчим для чего-то другого. Но даже с учётом этого оставлять здесь какую угодно записку было рискованно: любой клочок бумаги слишком бросался бы в глаза, не вписываясь в этот архаичный убор старого дворца. Искать же ту нишу за картиной, о которой упоминала Рада, стоило уж точно не в присутствии принца и стражников. И тут Перла права. Снова права...
- Да, велико мастерство ваших художников, велико, - кивал Зиад, рассматривая картины и людей, что были на них изображены. Он всматривался в лица отнюдь не из эстетического удовольствия – господин посол снова и снова искал фамильное сходство своей девочки со всеми этими людьми. И снова убеждался, что его Рада была слишком необычной для этого родового древа.
Мастью она пошла в отца (Зиад очень хотел увидеть настоящий цвет её волос, хотя и без этого легко представлял, какой он на самом деле), а вот черты лица её сильно отличались от того, что было здесь в изобилии представлено - крупный нос, губы, будто высеченные тесаком, глаза светлые, круглые и, как правило, спрятанные под нависающими бровями.
