В глазах у Кэт закипели слезы.
— Любовь, да?
Кирилл вздрогнул от прозвучавшей в голосе насмешки.
— Да, — сказал он.
— Слышали? — обернулась ко всем Кэт.
Вокруг закивали.
— Ага!
— Чел умом тронулся!
— Да видно же, что работник!
— А-а-а!
— Раб-работник! Работник — раб! То-то я смотрю…
Кто-то захохотал. Хохотуна одернули:
— Тише! Сейчас будет самое интересное!
— «Мыло»?
— Не-а. Трагедия!
— Под «сливкой» — вообще ништяк!
Подняв руку со штанами, Кэт попросила тишины. С балкона доносилось бумканье музыки, и кто-то прикрыл створки. Стало тише.
— Значит, любовь? — спросила Кэт. — Вот так сразу? За день знакомства?
— За пять дней, — тихо сказал Кирилл.
— А какая любовь? Такая?
Девушка двинула бедрами.
— Такая — тоже, — потупился Кирилл.
— А вообще?
Кирилл нахмурился.
— Сложно объяснить.
— Нет-нет, ты объясни. Ты же вроде как… ну… любишь! — голос Кэт задрожал. — Ходил тут, двери дергал.
— Вломи ему, Кэт! — крикнул кто-то.
— Да, вломи.
— Дви-и-иж!
— Это внутри, — сказал Кирилл.
— Легкие? Сердце?
Кэт пошла по кругу, против часовой стрелки, оставляя Кирилла в центре движения.
— А может быть, ниже? — она заглянула ему в лицо.
— Нет. Это чувство.
— Та самая любовь, да?
Кирилл вскинул голову.
— Я тебя спасти хочу!
За спиной ахнули.
— Как в «мыле»!
— Принесите кто-нибудь чипсов!
— И воды!
Девушка подступила к Кириллу.
— Ты думаешь, я нуждаюсь в спасении?
Кирилл посмотрел ей в глаза.
— Да. Вы все тут… Так нельзя.
Кэт рассмеялась.
— А теперь я тебе скажу, — выдохнула она. — Я тебя пожалела, понял? Потому что ты был весь такой…
— Какой? — спросил Кирилл.
— На счетчике, вот! Робот! Хотя мне было все равно, кого звать. Там не так уж хорошо видно, на стене.
Кэт шмыгнула носом.
— Ты вот думаешь, что ты — правильный, — она стегнула его штанами. — А мы все — радостные идиоты, да?
— Я бы хотел быть идиотом! — крикнул кто-то.
— «Сливки» пожуй! — ответили выкрикнувшему.
— Я же предупредила тебя, — проговорила Кэт, не обращая внимание на окружающих и смотря только на Кирилла, — что мы — без обязательств. Просто по приколу, по вдруг возникшему желанию. Захотелось так. А ты уже вообразил себе невесть что. Или тебе не ясно? Твой дурацкий район — жуть, дома и дорога, и все, и сам ты — темнота. И весь движ у вас — с работы и на работу. Где там радость? Что я у вас буду делать? С ума сойду. Я вообще, понимаешь… У меня свой движ…
Штаны ударили Кирилла по плечу.
— Ты расстроил меня! — с надрывом выкрикнула Кэт. — Это нельзя! Нельзя! Мир — для радости! Мы — для радости! Я в это верю! И я не устала ни от данцев, ни от движа, ни от счастья, что вокруг. А ты хочешь, чтобы больно… Ты хочешь, как тебе нравится! А движ — это свобода, понял? Моя свобода.
— О-у-у! — поддержали ее. — Движ! Движ! Движ!
— Тише. Не слышно! — взвились с другого края.
Стало напряженно-тихо.
— Ты хочешь, чтобы я променяла свободу на какую-то твою любовь? — усмехнулась Кэт. — Думаешь, сказал: «Люблю», и все? Ты вообще видел хоть что-нибудь, кроме своей дурацкой работы?
— Видел, — сказал Кирилл. — Во сне.
Девушка захохотала.
— Во сне!
Ее поддержали — заухали, загоготали, кто-то, кажется, даже упал от избытка чувств. Такой движ!
— Ты такой дурак! — воскликнула Кэт. — Я не хочу, понимаешь, не хочу больше тебя видеть! И расстраиваться. Здесь другой движ. Другой!
— А если я останусь? — спросил Кирилл.
Девушка качнула головой. Прядки зажглись, как пламя.
— Ничего не изменится.
— Почему?
— Потому что я не хочу с тобой… Я не хочу, чтобы ты сидел в каждой моей мысли, понял? Нельзя, чтобы один человек подменял собой все! И скоро Новый Год, я уеду на два месяца, а может и больше. Все, Кир, все, хватит!
Кирилл поймал штаны, когда Кэт стегнула его в очередной раз.
— Ладно, — сказал он, выдернув их из пальцев девушки. — Ладно, как хочешь. Я просто… Я думал, между нами…
Он повернулся, бросив штаны на пол, и пошел к выходу, ощущая, как все на него смотрят. Не на голую Кэт, а на него.
— И все? — огорчился кто-то за его спиной.
— А что? Тебе же сказали — трагедия! — объяснили огорченному.
— О-о!
— И вали! — крикнула Кэт вдогонку. — Все равно все забудешь! Ты же работник, раб, вам не положено! А я о тебе даже не вспомню, да! Зачем мне гнилой внутренний движ? Я вообще зря тогда полезла, понял?
Кирилл не ответил. Музыка вроде бы гремела, но он ее странным образом не слышал. Не видел и танцующих, пока пробирался к дверям на улицу. В груди, в сердце было холодно и пусто. Все словно выдуло ветром. Он не запомнил, ни как перебрался через перемычку обратно в свой район, ни как в отрывистом свете редких фонарей шел к дому. Только в лифте, поднимающемся к квартире, его вдруг охватило беспокойство.
Не спас! — подумалось ему. Не спас. Как же она?
Он чуть не направил лифт вниз, но потом вспомнил, как Кэт стегала его штанами, как обидно и зло выговаривала ему, что он ничего не понял, не так понял, что она совсем не такая, какой он себе, должно быть, ее представлял.
Что его чувства — фикция, а движ — важнее всего.
Какая глупость! — звенело в Кирилле. Движ — дерьмо, движ — дерьмо, несколько раз про себя повторил он. Движ — дерьмо. Для чего они живут? Нет-нет-нет, они далеко не молодцы, они только для себя…
«И вали!».
Кирилл вздрогнул от прозвучавшего в голове голоса. И все же, выйдя из лифта, он с минуту или две стоял у створок, прислушиваясь. Казалось, что Кэт вот-вот позовет его снизу.
Странно. Что-то происходило в нем, он это ощущал. Какие-то незнакомые мысли, чувства прорастали и ранили, словно бы расталкивая внутренние органы и отвоевывая себе постоянное место.
Для чего? Зачем? Ему самому было все равно.
Уснул Кирилл без снов. Провалился в темноту и почти умер. А утром проспал на работу. Редкое событие.
Великое благо, на самом деле, сопрягаться с машиной для вычислительных задач. Рутина. Тяжелая, нудная работа. Наказание.
И ни одной посторонней мысли. Некогда.
Ты весь — череда расчетных операций. Числа, периоды, символы, знаки. Длинные, меняющиеся ряды. Тр-р-р! Рядовые один, два, три и далее — равняйсь! Щелк. Щелк. Выстрел операции! Следующие! Щелк! Подтянись!
Почему он этого не любил раньше?
Где Кэт? Нет Кэт. Где движ? Нет дурацкого движа. Кирилл. Кирилл! Где Кирилл? Отсутствует. Шелест между ушей.
Не день, а радость. Что понимают в ней там, за перемычкой? Трясутся и жрут «сливку», считая, что это она и есть. Нет, радость — это когда тебе можно ни о чем не думать, когда у тебя нет возможности думать, нет возможности вспоминать, представлять, жалеть о чем-то не произошедшем.
И жалко, что все кончается, даже сопряжение.
Кирилл вышел из пустоты в пустоту и обнаружил себя стоящим в знакомом «кармане». Робот-уборщик жужжал у ног, как потерявшееся животное, требующее ласки. Кирилл присел, протянул ладонь:
— Тузик?
Робот откатился в сторону.
Тяжесть в голове не дала прорасти воспоминанию. Кирилл постоял еще, не понимая, что делает, и побрел домой. Под виском тягуче взводился счетчик, готовясь начать отсчет. Я — молодец. Я работаю. Я — молодец, как и все.
Потом его выключило, пересобрало, включило снова и обозначило в комнате, напоследок мягко обняв. Прошлое отдалилось, но не перестало быть.
Сон приснился нелепый. Кирилла, как пойманного дикаря, везли на допотопной телеге в клетке. Дорога раскисла после дождя. Колеса скрипели. Две мохнатые образины под присмотром погонщика тянули телегу в гору. Позади топали закованные в железо солдаты, вооруженные пиками. Они были грязны и ругались.
По обочинам дороги стояли люди, и проезд Кирилла в клетке почему-то приводил их в неописуемый восторг. Они скакали, кружились, кричали что-то нечленораздельное, потрясая вздернутыми кулаками. Кирилл наваливался на прутья и рычал в ответ. Про себя он удивлялся тому, как быстро приходит в раздражение, но голос внутри увещевал, что это нормально, что это даже хорошо, и он молодец.
