– А где говорите этот салон мадам Болье? - раз уж мои волосы могут отрезать и продать, то почему мне не сделать это самой?
– Неужто ты решишь отрезать такую красу? Девка, ты ведь скоро, должно быть, на выданье соберешься? Знаешь какие женихи за тобой в очередь встанут с такой-то головой? Эх… Неужто денег нет? – он смотрел на мою голову с сожалением, чего я искренне не понимала, потому что длинные волосы – одна проблема.
– Ладно, не переживайте, может и передумаю. Так где тот салон?
– По этой улице обратно, через два квартала направо, и смотри с правой стороны – вывеска с прической.
– Спасибо, что не пустили меня туда, кто знает, может и правда, лишилась бы волос, - подмигнула я сердобольному полицейскому и направилась туда, куда он указал. Если моя прическа на его взгляд стоит треть дома и сто килограммов шерсти хорошего качества, значит, она представляет собой не только возможности, но и опасность! А тот факт, что мне предстоит найти эти адреса… Вопросов на эту тему я больше не имела.
Салон был красивым и снаружи, и внутри. За стеклянной витриной стояли головы – манекены с хитрыми прическами, украшенными цветочками и перьями, золотистыми бусами и серебристыми диадемами.
– Дитя, ты точно к нам? – внимательно посмотрела на меня женщина лет сорока, что сидела в кресле сразу при входе.
– Да, я хочу продать волосы, - ответила я, сняв платок, который я подняла с шеи сразу после того, как простилась с полицейским.
Судя по тому, как у нее расширились зрачки, можно было начинать со ста пятидесяти серебряных. Она обошла меня, сама, не спрашивая, вынула из головы шпильки, развалив туго стянутые «кральки» из кос.
– Ты уверена, дитя? А где твоя мать?
– Моя мать меня и отправила к вам, потому что мне не нужны волосы, а нужны деньги, но имейте в виду, дешево я их не продам.
– Пятьдесят серебряных, дитя! Я не стану обижать тебя, и дам сразу высокую цену, - делово отступив от меня, и посмотрев прямо в глаза, завила она, но глаза бегали, как это бывает у людей, что уже придумали куда и за сколько продадут готовый товар, на что потратят выручку и как ее обмоют. Таких я знала хорошо, и хорошо, что они не знали, что «покер-фейс» - лучшее лицо для торгаша.
– До свиданья, я думала мы с вами договоримся, - я накинула платок и поторопилась к выходу, но женщина поймала меня за ладонь и подтащила к себе:
– Восемьдесят…. И то, только из-за вашего редкого цвета. Он нынче в моде, и шиньон из него захотят многие женщины, - паника на ее лице и смирение с тем, что часть ее выручки, а точнее, та сумма, на которую можно отметить покупку, уплывает, дала понять, что я движусь в правильном направлении.
– Сто пятьдесят, и хоть одно ваше нет, или любое условие, я ухожу, и продам даже дешевле, но не вам, - я выдернула свою ладонь из ее, и быстрым шагом вышла на улицу. – Раз, два три, четыре, пять, - считала я под нос секунды, проверяя свои навыки.
– Дитя, вернись, я согласна! – раздалось сзади.
– Деньги вперед, и простите, как вас зовут? – я помнила, что с деньгами прощаться очень сложно, и поэтому всегда нужно менять тему – уходить от цифр и бумажек. После продажи ты должен вселить в покупателя мысль о том, что теперь он обладает сверхнужной фигней.
– Я мадам Болье, - грустно ответила женщина. Я вошла внутрь следом за ней. Она открыла железный ящик в нише, что был завешан шторами, и достала увесистый мешок. На вид, там было не меньше пары кило. – Вот, можешь пересчитать, я закрою салон, - поставив мешок на стол, она двинулась к двери. Я внимательно следила за всеми ее жестами и взглядами, особенно на другую сторону улицы – плавали, знаем, как делаются дела с такими суммами. Получаешь, выходишь, и тут-то тебя и принимают неожиданные воры.
– Идите сюда, мадам, будем вместе считать, - улыбаясь, подозвала ее я.
Она знала цену, и потому держала в мешках именно такие суммы. Благо, полицейский, а то таскала бы на себе пол дома, накликала бы еще беды. Замуж мне пока не грозит, только если за их Бога и его Детей. А вот интересно, монашество здесь как объясняется? Я начинала понимать природу того самого сундука с деньгами - отец хотел отдать меня замуж. Мне нужны сейчас адекватные люди, что знали моего папу. Я знала одно - честных искать бессмысленно, и нкто не вернет даже мало-мальского долга, но адекватные могут просто рассказать о нашей семье.
Мы договорились на том, что она оставит мне длину чуть ниже ушей. Я понимала, что с такой прической становлюсь уродиной, но живой и сытой уродиной. Мешок тянул лямку сумки, платок иначе теперь сидел на голове, и торопился свалиться при каждом шаге, но я спешно шагала к дому, и в первую очередь, подойдя к своему дому, пробежала меж домами и поспешила к дровянику.
– Я принесла долг, и хочу оплатить за месяц вперед, - буркнула я в спину старика, что не жалел для меня воды и дров, когда денег на это не было вовсе.
– С тебя два серебряных, дитя. Завтра я сам принесу тебе дров, - улыбнувшись, он принял два кругляка. Значит, дрова и вода не так уж и дороги! Пару месяцев не платили, и за месяц вперед – два серебряных. Ну, на месяц можно забыть хоть о дровах.
Я выглядывала из подворотни минут десять – пятнадцать, и уверившись, что сейчас в поле видимости нет ни одного человека, прошмыгнула в дом.
Деньги я спрятала в ванной под половицей. Которую пришлось выломать. Я взяла три серебряных и снова вышла из дома – нужно купить мяса. Хоть какого-то мяса, и сварить суп. Я так сильно хотела есть, что казалось, как только мой живот наполнится теплом и сытой негой, мозг мгновенно начнет работать. И сахар! Мне нужны были сладости!
Лавка с продуктами была в самом конце улицы – я запомнила ее, когда мы шли к площади. Цены, конечно, кусались, дневной рынок, где торговали крестьяне, конечно же уже был закрыт. Но я не могла ждать утра. Молодой человек, что стоял за прилавком улыбнулся мне самой широкой своей улыбкой:
– Вы за конфетами? – видимо, здесь в лавку девушки заходят исключительно за ними.
– Нет, мне нужен кусок мяса, крупу, сахар и овощи. А еще, молоко и яйца, - я хотела все и сразу, и боялась, что могу что-то забыть.
– Вы могли отправить слуг, мисс, чтобы не носить тяжести, - удивленно спросил он. Только сейчас я заметила за его спиной выставленные бумажные мешочки, а больше всего приковывали мое внимание куски буженины и корейки – они лежали на промасленной бумаге и этот запах копченостей щекотал нос, добирался до желудка, заставляя его сжиматься.
– Мне во-он то мясо, я возьму весь кусок, - уверенно заявила я, указав на запеченную буженину. Я наблюдала как он складывает в мою сумку свертки, и начала бояться, что денег мне не хватит, слишком дорогую лавку я выбрала.
– До двух серебряных я могу добавить конфеты и пятьдесят лидов кофе, - словно понимая, о чем я думаю, сказал он и я выдохнув, мотнула головой, мол, согласна. На весах, что были похожи на земные он завешивал кофе – я была права – лиды это граммы. Кофе было раз на пять. Небольшие гирьки он выставлял правильно – за этим я следила.
Выйдя из лавки, обнаружила, что на город опускаются сумерки, и когда дошла до своего дома, было уже темно. Я молила про себя своего, знакомого и привычного мне Бога, чтобы матушка задержалась в своей церкви.
Дома было темно и тихо. Я выдохнула и пронесла все продукты в кухню. Мясо пахло так сильно, что спрятать этот запах смог бы только пожар. Я сварила кашу, отварила яйца на утро, и спрятала все за шторину в кухне. Варить сейчас суп было нельзя!
В своей комнате я отрезала толстый шмат буженины, уложила на краюшку хрустящего, теплого все еще хлеба, за которым зашла в булочную, где в прошлый раз Морти покупала нам калачи. Каша, кофе с молоком и этот прекрасный бутерброд подарили мне столько радости, что я чуть не заплакала. Подумала о том, что в той жизни я не радовалась так даже своей первой машине. Приятно было сидеть на подоконнике с кружкой, распаковывать одну за другой конфеты и радоваться моменту. Мясо я спрятала там, где нашла клубки в чулане – прямо перед носом мамаши – пусть молится и вдыхает чуть слышные ароматы. Упаковать пришлось во всю бумагу, что была, плюс в несколько тряпок, но в комнате все равно стоял отчетливый запах.
