Глаза его смеялись.
— Благословение Гуадлаахе, — отозвался Эшери, — надеюсь, нам выделят комнату, чтобы мы могли привести в порядок одежду?
Комната мгновенно нашлась. Она оказалась просторной, с двумя окнами, но почти без мебели.
— Вставай ближе, — велел Эшери, — просушу сначала тебя, потом себя.
Маршал снова был серьезен, но в глазах все еще плясали демоны саари, рожденные благословением Кайоры. Неожиданная ванна здорово подняла Коту настроение. Вот и пойми их, этих аристократов в неизвестно каком колене…
Маркиз встал напротив окна, поднял руки и немедленно ощутил дуновение приятного, теплого ветра.
— Что мы будем здесь делать? — спросил он, — просто ознакомим представителя Фиоля с текстом мирного соглашения, а если он не согласится подписать, пригрозим отвернуть башку?
— О, нет! — рассмеялся Эшери, — Все сложнее. Но ненамного. В распоряжении дипломата всего три средства, ты запомнишь их легко: убеждение, компромисс и угроза.
— И все? — удивился Маркиз, с удовольствием ощущая, что одежда снова стала сухой и приятной, — Но, если все так просто, в чем же тогда состоит то самое пресловутое искусство дипломатии?
— В том, чтобы в каждый конкретный момент выбирать правильное средство. Сейчас будет небольшой фуршет. Мы потолкаемся среди гостей и будем всем мило улыбаться.
— И бритым тоже?
— Этим — в особенности. Тебе придется намазать себе язык патокой с двух сторон. Что бы ты ни услышал и как бы сильно это тебя не возмутило, из твоего рта должен литься только мед, один мед и ничего кроме меда… Ну, в крайнем случае — сироп.
— Но что они могут мне сказать? — пожал плечами Маркиз, — мы ведь не знаем друг друга…
— Может быть. А возможно им что-то о тебе известно. Возможно, даже многое. Я не удивлюсь, если наши противники пройдутся по прошлому твоей матери. К примеру.
— И что, я должен буду им это спустить и спокойно утереться? — ощетинился Маркиз.
— Безусловно — нет. Ты должен их осадить. Но при этом умудриться облечь свою мысль в самую мягкую форму и — чтобы она произвела самое жесткое впечатление.
— Это будет сложнее, чем резать отряды Демона.
— Держись. Последний легкий день был вчера.
Вокруг Эшери тоже завертелась воронка теплого воздуха и через несколько мгновений он поправил воротник абсолютно сухого, безупречного костюма.
— Готов к великим свершениям?
— Нет, но кого это волнует? — криво усмехнулся Маркиз и первым направился в зал.
А он уже потихоньку заполнялся народом. Здесь были местные "главные люди", многих из них молодой командир знал. Точнее — встречал. Они здорово помогали: оружием, припасами, людьми и, главное — информацией.
Но тогда они казались Маркизу своими в доску ребятами, такими же пастухами в бумажных рубахах, грубых штанах и выгоревших на солнце косынках. Сейчас от утонченных гостей из Аверсума и Шариера их отличали только смуглые, сильно загоревшие лица. А в остальном: милорды и миледи — парадные костюмы, чулки и башмаки с драгоценными пряжками, постные лица.
"Бритых" Маркиз заметил почти сразу. Трудно не заметить полтора десятка мужчин в странных, по местным меркам, одеждах. Фиольцы были облачены в дипломатический компромисс между длинным камзолом и коротким халатом с запахом, сшитый из очень плотного шелка, свободные штаны и сапоги из такой мягкой кожи, что видны были пальцы на ногах. Но из толпы их выделяли не одежды, а, прежде всего — головные уборы, похожие на банные полотенца, закрученные хитрым образом.
Имперцы, согласно этикету, в доме с "обутыми ушами" не ходили…
Кота заметили. От делегации бритых немедленно отделился забавный человек: низкого роста, почти на голову ниже своих соотечественников, в очень ярком пурпурном "халате", и с длинной саблей на боку — она почти царапала пол, сверкая изукрашенными ножнами. Но улыбка сверкала еще ослепительнее. Маркиз поймал себя на желании пересчитать его зубы. Не в переносном смысле, а в самом прямом — вдруг их не тридцать два, а сорок восемь или, чем Бездна не шутит, пятьдесят шесть.
— Святой Каспер, — начал фиолец, не дойдя нескольких шагов, — и все ученики его! Глаза не обманывают меня? Ведь вы — герцог Монтрез?
Эшери растянул губы в улыбке и изящно наклонил голову.
— К вашим услугам, господин Тревия.
— Надеюсь, вы простите мне нарушение этикета, я увидел вас и не смог удержаться. Я — поклонник вашего таланта. Страстный поклонник!
На них стали оглядываться. Господин Тревия говорил довольно громко, то ли в попытке привлечь внимание, то ли просто не умел беседовать как-то иначе.
Маркиза так и подмывало спросить, что этому павлину надушенному привиделось, но, усилием воли, он наступил себе на язык и приказал смотреть, что будет. А "пурпурный", теперь уже понятно, работал на публику.
— У нас в стране ваши утонченные стихи пользуются огромной популярностью. Многие знают их наизусть. Особенно ваша изумительная любовная лирика. Такая экспрессия! Такая чувственность, страсть, пожар, соблазн!
Всю одежду с тебя снимаю Про любовь расскажу губами Ничего от тебя не скрывая Как люблю, покажу руками.
Нарисую на теле строчки, Сверху вниз поцелуй оставлю. Я люблю на тебе все точки, И на память их называю…*
(*стихи найдены в сети, каюсь, автора не знаю, если подскажете — буду благодарна)
Народ зашевелился, подвигаясь ближе. На лицах кайорцев появилось недоумение. Назревал скандал.
— Господин Монтрез, — воодушевленный молчанием Эшери, "пурпурный" пошел в атаку, — а, простите мне этот интерес… просто некоторые вещи наводят на мысли… Это правда, что ваши стихи посвящены мужчине? И что вы… хм…
Кот наклонился к уху фиольца и тихо, на грани слышимости, вкрадчиво спросил:
— Господин посол ищет пару?
Бритого шатнуло, словно Эшери применил воздушный кулак пятого уровня. Бормоча вперемешку извинения и ругательства, он счел за благо ввинтиться в толпу.
— И что это было? — с недоумением спросил Маркиз.
— Провокация, — пожал плечами Монтрез, — Обычное дело. На таких встречах обычнее провокаций только слова: "Добрый день" и "Доброй ночи".
Монтрез оказался демонски прав. Светский прием оказался настолько похож на обычный поиск, где нужно добыть информацию, избежать ловушек и не выдать себя, что Маркиз вскоре почувствовал себя легко, в меру собранно. Очень привычно.
И когда в словесном поединке, замаскированном под обычную, светскую беседу, все же сработала ловушка, нацеленная конкретно на него — он даже в лице не переменился. Смысл? На войне стреляют. Пытаются убить, иногда — успешно. Самые обычное дело — что же, обижаться на это? На врагов не обижаются, их просто закапывают.
Выглядело это, как простое любопытство.
— Маркиз Тарьен? Простите, а где находятся ваши владения? Не припомню такой аристократической фамилии…
— На другом континенте, — безмятежно улыбнулся Маркиз, салютуя Эшери нетронутым бокалом, — я принят в семью Монтрезов на правах личного вассала.
— Что же это значит? — озадачился собеседник, — кто ваш отец?
— Герой кайорского Сопротивления, Катиаш Раш. Представленный к награде за поиск в Демоновой Песочнице и взятие базы полковника Респена.
— Вы им так гордитесь… — любопытный мужик счел за благо культурно слиться.
— Он — мой отец, — пожал плечами Маркиз, — разумеется, я им горжусь.
Для переговоров отвели просторную комнату с окнами на море. Здесь почти не было мебели кроме большого овального стола, стульев и двух напольных ваз со специальными не пахнущими цветами.
— Мне следует что-то знать? — осведомился Маркиз, окидывая себя в большом, ростовом зеркале придирчивым взглядом. Все было, как будто, в порядке.
— Не позволяй на себя давить. Ни грубо, ни изящно. Повестка дня — мирное соглашение и это единственное, что мы будем обсуждать. Ни моя поэзия и ориентация, ни твое происхождение в этот список не входит. Улыбайся и отклоняй, — Эшери ободряюще улыбнулся, — я неплохо поработал на рауте, создавая нам с тобой репутацию клоунов: поэт и вояка, которых ничего не стоит обвести вокруг пальца. Надолго этой завесы, конечно, не хватит, но, может быть, хотя бы сначала наши противники проявят неосторожность и мы получим знак, до какого предела они готовы уступить, а где проходит мертвая линия.
