Я с трудом сдерживаю облегчённый выдох, который так и рвётся из моей груди.
— Как обучишь объект, сразу придёшь ко мне, — велит генерал, обернувшись ко мне, и сразу же уходит.
Ребекка смотрит на меня разочарованным взглядом и только спустя несколько мгновений отправляется вслед за Бронсоном.
Я ощущаю на себе взгляд Габриэллы.
Не представляю, что она чувствует и как долго мне придётся оправдываться.
Девушка приближается к стеклу. Я опираюсь на него по эту сторону, и она повторяет мои действия, словно показывая, что видит меня. Она ждёт моих слов, а я жду её. Ещё хочу уважать себя хотя бы немного, поэтому сам делаю первый шаг:
— Всё, что прокричал Бронсон, звучит ужасно, но пускай думает так: для тебя это даже лучше.
Зелёные глаза смотрят прямо на меня.
— Ты веришь в то, что он сказал? — спрашивает девушка, и её вопрос застаёт меня врасплох.
— Конечно, нет, я знаю, что это не так.
— Но в прошлый раз ты тоже меня испугался. Потому что я — дикарка, которая не похожа на вас? Потому что я — не совсем… человек?
На её глаза наворачиваются слёзы, и моё сердце снова начинает сбиваться с ритма.
— Нет, конечно! Так получилось, что в прошлый раз ты рассказала обо мне всё, как есть. Я не был к этому готов. Не привык раскрывать тайны. У нас так не принято, вот и всё.
Она облегчённо вздыхает, прежде чем уточнить:
— Тальпы совсем не чувствуют друг друга?
— Мы недоверчивые, скрытные и боимся, что другие узнают, как тяжело на душе.
— Ты не показался мне таким, — вдруг говорит Габриэлла, и мои глаза округляются. — Когда я увидела тебя впервые рядом с Мучителем, ты был уверен, что я отвечу на твои вопросы.
Она вновь застигает меня врасплох.
— А теперь? Теперь я тебе не доверяю? — спрашиваю я то, что совсем не собирался.
Она отвечает не сразу:
— Ты меня боишься, — и добавляет: — Как и я тебя.
Так и есть.
— А что насчёт твоего доверия? — спрашиваю я, и в этот раз она отвечает, не задумываясь:
— Доверяю больше, чем прежде. Потому что знаю, какой ты.
И в третий раз я не знаю, что сказать.
— Хорошо, — предлагаю я. — Давай договоримся. Я даю слово, что сделаю всё, чтобы спасти тебя от Бронсона и тех, кто хочет тебе зла. А ты даёшь слово, что на этой станции никто и никогда не узнает, на что ты способна. Ты не расскажешь, как живёт твой народ. А ещё, — я намеренно делаю паузу, — никому и никогда не раскроешь мои тайны. Идёт?
Она смотрит на меня пристально и чуть прищурившись.
— Если не веришь, можешь вновь почувствовать, — предлагаю я.
Габриэлла бросает напряжённо сглатывает и говорит:
— Мне тоже было непросто.
Я приподнимаю бровь.
— Твои чувства очень сильные, — объясняет она. — Мы не испытываем таких мрачных и тяжёлых, какие хранятся в твоей душе. Второй раз я бы не рискнула преодолевать такие препятствия.
— Тогда по рукам? — спрашиваю я.
— Договорились, — говорит она впервые совершенно уверенно, без всякого страха и сомнений.
Если бы я не знал, кто она, и, если бы не её неземная красота, я бы с лёгкостью решил, что она — гражданка Тальпы.
Отхожу к двери, словно прячась от землянки, и останавливаюсь, будто ещё раз в раздумьях, есть ли возможность избежать этой встречи. В районе сердца болит, и трудно дышать, но слова Бронсона пропечатались в моём разуме: «Динаты изменили дату визита. Они будут здесь со дня на день». Времени нет.
Я открываю дверь и вхожу в комнату. Габриэлла смотрит прямо на меня, точно зная, когда я появлюсь. Её глаза светятся зеленью, в которой искрятся оранжевые крапинки.
Ладно, начнём с лёгкого.
Я молча подхожу к девушке, замечая, что она не двигается и даже не напрягается. Протягиваю руку, чтобы осмотреть её запястье, но вдруг тёплая ладонь ложится мне на грудь, и я замираю, застигнутый врасплох прикосновением.
— Новая рана, — шепчет она, заглядывая в мои глаза, — новая боль, такая сильная, что сбивает дыхание.
Она отводит взгляд и говорит, больше на меня не глядя:
— Могу попробовать унять боль, но чувствую, что от причины не избавиться. Что-то внутри не позволяет…
Я касаюсь её ладони, убирая от моей груди, но после этого так и не отпускаю. Девушка поднимает на меня удивлённый взгляд.
— Не нужно, — предупреждаю тихо.
— Но тебе больно. И я могу помочь.
Бронсон увидит, что мне стало легче, и быстро догадается, почему.
— Знаю, — соглашаюсь я с девушкой, хотя сомневаюсь, что ей под силу облегчить боль от датчика слежения. — Не нужно.
Она смотрит на меня со смесью досады и смущения, собирается убрать свою ладонь, но я держу крепко, приподнимаю край рукава и смотрю на запястье. Куар-код покрыт мелкими цветами.
— Нам нужно, чтобы код остался. Ты ведь не исцелишь и его, верно?
— Не исцелю, — соглашается она и вдруг говорит: — Спасибо.
— За что? — уточняю я, не сводя с неё взгляда, когда любуюсь оранжевыми крапинками.
— Ты помогаешь.
Больше она ничего не говорит, а я осознаю, что если и сообщать Габи о неизбежном, то сейчас самое время.
— Бронсон велит вывести тебя в город через несколько дней.
— Я поняла.
— Да, ты слышала. Но генерал не хочет, чтобы ты видела дорогу, опасается, что попытаешься сбежать.
На лице девушки отражается удивление, но я не даю ей возразить: и так ясно, что сбежать не то что со станции — даже из города невозможно.
— Поэтому ты должна будешь уснуть, — продолжаю я, — иначе Бронсон придумает другие пути, чтобы ты потеряла сознание. Я не хочу, чтобы они вынуждали тебя силой. Я буду рядом, даю тебе слово. Но и ты обещай, что, когда придёт время, ты просто уснёшь. А после… Как только мы окажемся по ту сторону Сферы, в городе, за нами будут следить каждую секунду, и даже пристальнее, чем здесь. Что бы ни происходило, — я замолкаю на несколько секунд, — ты не должна во мне сомневаться. Иначе… тебе здесь не выжить.
Отвратительно видеть ужас в зелёных глазах, но ещё больше я не хочу, чтобы девушку травили препаратами, тем более что мы не знаем, как они подействуют на неё. Я не хочу, чтобы она металась между вражескими лагерями, которые хотят её заполучить…
— Ты просто заснёшь. Мы наденем повязку или очки, и ты ничего не увидишь, но я обещаю, что буду рядом.
Огромные глаза девушки выдают все её чувства.
— Я буду рядом, — произношу я ещё раз и хватаю её за руку. Девушка даже не отстраняется. — Даю тебе слово. Ты должна пообещать, — я пытаюсь говорить как можно серьёзнее, и сам не понимаю, откуда в моём голосе появляется нежность.
Габриэлла не сводит с меня взгляда, и в какой-то момент он становится растерянным.
— Я обещаю, — шепчет она и будто хочет сказать что-то ещё, но вдруг прикусывает губу, будто останавливая себя.
Она выглядит такой беззащитной! В груди колет, и в этот раз я не уверен, что дело в датчике слежения.
Сбитый с толку собственными чувствами, я отпускаю её руку, делаю несколько шагов назад и спешу перевести разговор:
— Я должен рассказать тебе о нас… так, чтобы, оказавшись среди… других, ты понимала… кто мы и не выдала себя тем… кому не следует.
Не помню, когда последний раз замолкал едва ли не на каждом слове. Всему виной задача, которую передо мной поставил Бронсон. Он сам не понимает, что Габриэлла должна знать, а что нет, однако я обязан ему угодить. Не сомневаюсь, что после моего рассказа о станции генерал с воодушевлением задаст землянке несколько вопросов. Её ответы скажут ему, справился ли я с заданием, которое он сам не смог нормально сформулировать.
«Я выведу землянку в город и случайные прохожие увидят её. Она не должна вести себя, как дикий зверёк — прятаться в укромных уголках при любом шорохе, шипеть, царапаться и огрызаться. Делай с ней всё, что хочешь, но землянка должна казаться одной из нас, помнить, где находится, не воспламеняться и не мерцать своими тупыми узорами, не покрываться цветами, когда ей вздумается. Придёт время, и она встретится с пчёлами; правда о том, кто она такая, не должна прозвучать из её уст. Я хочу быть уверен, что она не взболтнёт лишнего при встрече с Оскаром Флоресом, но даст понять, что она — моя рука, протянутая повстанцам. И ещё: никакой карты Третьего крыла! Я не хочу наказывать собственный трофей, но, если она попробует избавиться от моей опеки, сам догадайся, что я с ней сделаю. Никаких карт! Она должна оставаться слепым котёнком. А чтобы для других это не показалось странным, представим её гостьей из Эпицентра».
