– И не потеряются в междумирье? – удивляюсь я. Интересно, а меня… если я навья, тоже мать сюда привозила?
– На то они и навьи, девочка, – шепчет Хухлик, устремив взор куда-то вверх.
Слежу за его взглядом и восхищённо ахаю. Гибкое тело, элегантные, вальяжные движения, мягкая поступь тяжёлой, мощной лапы. Ее изумрудный взгляд, кажется, прожигает насквозь, гипнотизирует.Красивая очень. С самого верхнего кольца цепи она одним текучим, плавным движением спрыгнула на последнее, крепящееся почти у корней. Там же, между золотыми звеньями вдруг оказалась играющая бликами солнца лежанка. Сев статуэткой, пантера уставилась на нас в гробовом молчании.
– Ну и? – фырчит Тим. – Долго ты памятник будешь изображать?
– Заче-ем-м ты его пр-р-ривёл-л? – неожиданно открывает она пасть, морща чёрный нос и топорща длинные ершистые усы. Голос Милославы и правда завораживает. Словно перезвон колокольчиков, мягкий и звонкий, подхватываемый ветром, он как будто звучит со всех сторон одновременно. Совершенно не вяжется с силой и опасностью хищника, что сидит перед нами.
– Ну так, не серчай, матушка, – мнётся Хухлик, - девочке провожатый надобен.
– Ты бы з-за не-его-о и был, – её зелёные глаза странным образом пульсируют. – А эту… бе-еду ходя-ячую, ви-идеть н-не хочу-у.
– Я тоже за тобой “скучал”, Милка! Аж свербит всё в одном месте, как спешил увидеть. И это не сердце, чтоб ты знала!
Пантера закатила глаза к массивному лбу и совершенно не по-кошачьи фыркнула.
– Какая… кошка между вами пробежала? – спросила тихо, но все услышали.
– Да вот же, девонька, она сама и пробежала, – хохотнул Хухлик. – Прокляли ж их, одновременно. Этот оболтус, на Купалу сарафан её, ради шутки спрятал. А Милослава первой красавицей в навьем всегда была, а пела как, ни одна пташка так не споёт. Вышла с купели, а он давай дразнится.-- А вот нехрен по речкам голым задом сверкать! -- возразил Тим, но на него никто не обратил внимания.-- Ну, она и озверела. Поговаривают, голос вмиг силой налился и грозным рыком по реке разнёсся, а этому — Лиху, как с гуся вода! Девчонке прикрыться нечем было,а Тимофей гогочет...-- Ну тут согласен, дураком был, -- Тим сконфуженно потёр затылок.-- Тут Боги и подоспели, заинтересовались значиться. Как наудачу, а оказалось, на беду, шкура пятнистая на камне лежит. Схватила её Мила, прикрыться, дубинку из ветви Дуба патриаршего вырубленную подхватила, это ж силищи и злости сколько было, да давай его по берегу гонять, переполошили половину навьего: и Болотника с его семьёй, и мавок, и Лешего, даже Яга со старым Кощеем пожаловали. Переворот учинили, погром настоящий! Этот же, – кивнул в сторону Лиха, – бежал, куда ноги несли, спотыкался, падал, корни берёзкам ломал, камни с мест их нерушимых двигал, траву-мураву истоптал. И вот… Я ж то и говорю им, -- цокает нетерпеливо, как будто кто-то подгоняет в рассказе его, – добегались. Боги разгневались, её в ту самую шкуру и обрядили за то, что дубиной махала к Лукоморскому и привязали, а молодца нашего проклятием, чтоб бегал, как тогда: спотыкался, крушил и ломал всё на своём пути.
– Зат-то ср-тазу поня-ттно ста-ало-о, – ворчит кошка, деловито щёлкая хвостом, – Боги-и ум-ма ча-айную-ю лож-жечку-у отве-ес-сили. Всё в удач-чу влили, да и ту-у, в Купал-лу отобр-рали.
– Так, ты ж её, окаянная и забрала! – выкрикивает, не выдерживая, Тим! – Лучшие годы моей жизни, кошка драная, испоганила!
По небольшой поляне разносится грозное шипение, пантера прижимает уши и скалит пасть. Стальные когти скребут по лежанке, мне кажется даже, что вот-вот она спрыгнет и раздерёт нас всех, за компанию к Тиму, на месте.
– Ой, да не рычи! – машет в её сторону Лихо, совершенно не впечатлённый, – всё равно со своего насеста не спрыгнешь.
– А ты-ы и р-рад, да? Смотр-ри, Ти-им, когда-то ж-же найду-у спо-ос-соб, как догоню-ю, ка-ак…
– И что? Ну, догонишь? И что дальше? Девкой — то уже пробовала, не вышло.
– Ес-сли бы к дубу пр-ривязана не была, на лос-скуты бы пор-рвала!
– Так, может, потому и привязана, – Тимофей всё больше и больше распаляется, оставив нас с Хухликом сзади, походит к кошке почти вплотную. Она, вытянувшись в струну, клацнула перед его лицом зубами, да только достать не смогла. – Ну что ты за чудище, красивая же, голос — песня, а вредная - до одури. Выпороть бы тебя… – процедил он.
– С-сам виноват, ес-сли бы не твоя-я выходка, я бы нор-рмальной бабой была. Уж бы и замуж выйти могла.
– Ой да кому ты нужна, с характером таким?! И так не подар-рочек, а как кошкой стала, вообще озверела!
– Ой, вс-сё! Поди прочь, Лихо Одноглаз-зое, – покрутившись на месте, кошка вновь развалилась на лежанке. – Если хочеш-шь, чтобы я твоей дев-вке помогла, ос-ставь нас-с.
– Я не его девка! – попыталась возразить я, но мне показалось, что они оба меня даже не услышали.
– Батюшка, матушка… – залебезил Хухлик, аккуратно трогая Тима за рукав.
– Что?
– Ч-чего тебе? – рыкнули они, оторвавшись от игры в гляделки, почти одновременно.
– Васеньке… помочь бы. Я чего и говорю им, – зашептал в плечо, – хватит собачиться, нашли ж где…
– Поди пр-рочь, – мотнула головой пантера, – обращаясь к Лиходееву. – Ж-жди её у гр-раницы. Или с ответам-ми пр-ридет или ноги сам-ми пр-ринесут, в др-ремоте.
Когда мы остались одни, пантера некоторое время молчала, задумчиво всматриваясь в ту сторону, где исчез Хухлик с Тимофеем, а вот дуб словно ожил. Зашелестели в тихом, успокаивающем ритме листья, согнулись, словно хотели обнять Мирославу ветви.
– Да ну его, – словно оно живым было фыркнула она дереву, совершенно потеряв протяжность и рычащие нотки в речи. – Не видела его сколько… столько бы и не видеть! Сил моих нет, как бесит!
Ветер, шумящий в листве недовольно закружил листья дуба, путая в них дивный перезвон, как будто в одночасье запели песню несколько ловцов снов.
– Да не бурчу я, – возразила пантера, просто…
– Кхм, – постаралась обозначить своё присутствие. – Я, конечно, извиняюсь, но…
– А-а, забыла о тебе, – выложив лапу на лапу, пантера мотнула массивной башкой, вальяжно развалившись на золотой лавочке, – подойди поближе, девица.
Послушно подхожу, переступая бугрящиеся из-под земли корни.
– Присаживайся, – кивает она на один из них, ближайший к ней, – в ногах правды нет.
Видимо, не один год, и не один гость здесь штаны просиживал, корень был гладким, плосковатым, словно его отполировал кто.
На поляне воцарилась тишина, пока мы с пантерой играли в гляделки.
– В некотором царстве, некотором государстве… – завела она так неожиданно, что я аж на месте подскочила. – Ты чего пуганная такая?
– Ну, как бы… не каждый день разговаривающую кошку встречаю, – зябко поёжилась. – Со мной в доме живёт ворон и кот, они тоже разговаривают, правда, мысленно.
– Яговское зверьё что ль?
– Угу, – киваю понуро, – расскажи, что произошло?
Она фыркает.
– Семейные драмы, тайны и загадки прошлого, – щёлкнув хвостом в воздухе, Милослава расслабленно свесила его с цепи. – Запрещённая магия и сила любви.
– Я верю в любовь, – зачем-то выдаю и только потом прикусываю язык.
– Я тоже, – кивает она, – но вряд ли встречу свою.
– Почему?
– А кто же меня зверем-то полюбит?
– Васька говорил, что в определённое время ты и человеком бываешь.
– Так не найдётся в Навьем мужика-то, кто меня и котом, и девкой видел. Засыпают все, когда оборот происходит. Ноги их, сами собой, с закрытыми глазами к дому несут. Так и ходят некоторые, месяцами, силушку испытывают. А потом всё, понимают что без толку.
– А чего хотят? Ну кроме любви неземной.
– Неземной, – задумчиво повторяет она, косясь на порталы. – Мне простой, человеческой и искренней. Насмотрелась уже, на десять жизней вперёд, любовей этих. Песнь моя, человечкой, от любой хвори излечить да желание искреннее, светлое исполнить. Вот за этим и ходоки ходят. Но только не знают, что проклятье богов не в том, чтобы меня бабой увидеть. Да и не про богатство со славой желания исполнить могу. Я ж не рыбка золотая, в самом-то деле.
