нашла, они между кирпичей выглядывали. По номиналу на восемьсот, но они же редкие, может, и того дороже бы получилось. Все в земле были, грязнющие, много лет пролежали. И я подумала — это, наверное, спрятали ещё до молнии. И что никто не знает. И никому они не нужны. А мне нужны!
Мы переглянулись. Дарша была почти своя, из Лягушачьего Пруда, что в нескольких часах пути к востоку, — и всё же не местная. В Марпери никто не говорил про молнию. Это было плохое слово, неправильное, злое, и всех, кто слишком на нём настаивал, у нас старались заткнуть побыстрее.
Мы говорили: авария. Ещё говорили: взрыв, катастрофа, трагедия. Но мы не говорили про молнию.
Хотя она, конечно, была.
Это был вторник, ясный тихий день, сухой и почти безветренный. Голубое небо улыбалось в школьное окно. Я глазела в него вместо того, чтобы решать уравнения, — а потом небо вспыхнуло.
Казалось, я ослепла. В глазах было белым-бело, до боли, до хлынувших мгновенно слёз. И эту пронзительную белизну разбивала чёрная ветвистая молния.
Она ударила не сверху и не с ЛЭП — откуда-то сбоку, и попала точно в четвёртое колесо подъёмника. Когда я проморгалась, колесо всё ещё стояло, и двор был такой же тихий, а голубое небо — таким же голубым, и только вскрики одноклассников подсказывали, что странная молния привиделась не только мне.
Я обернулась к учительнице, и в этот момент нас накрыло грохотом. Вся школа как будто подпрыгнула из приседа, на секунду зависла в воздухе и обвалилась обратно. Из стен дунула пыль. Брызнули стеклом окна, ударили в спину шрапнелью, вдоль позвоночника потекло что-то горячее. Рухнула штукатурка, кто-то из девчонок завизжал, а учительница кричала:
— Под парты все! Быстро! Под па…
Она не договорила: охнула, побледнела и упала. Позже я узнаю, что её мужчина работал на третьей платформе.
Из-под тяжёлой столешницы я видела, как четвёртое колесо несётся по склону — словно ребёнок катит игрушку. И тяжёлые металлические конструкции валятся под его мощью подкошенные, как травинки укладываются от удара серпом.
Кто-то кричал — оглушительно, ровно, на одной ноте. А Ками, моя соседка по парте, всё тёрла глаза и бормотала:
— Не было грозы… грозы не было…
В тот день действительно не было никакой грозы, не было и быть не могло. И молнии взяться было неоткуда; столичный следователь объявил со сцены дома культуры, что причиной аварии стал взрыв на подстанции четвёртой платформы, и свободный разряд…
Это была чушь, конечно. Молния била не из колеса, а в него. Она пришла откуда-то, и принесла нам много горя.
Теперь в Марпери не говорили про молнию. Сказать — это признать, что всё это не было такой уж случайностью. Что кто-то великий, кто-то могущественный, захотел и смог всё это устроить. И сотни людей, ушедших тогда в землю, были нужны кому-то мёртвыми.
А деньги? Да, деньги могли с тех пор остаться. И их, вполне возможно, просто некому было искать.
— Не надо было их брать, — вздохнула Дарша. — Дурная примета…
Мы с девчонками вновь переглянулись, но думали вовсе не о приметах. Это была первая даршина вахта, и она много ещё не знала о Марпери и о людях.
— Ты говорила кому-нибудь?
— О чём?
— Про деньги.
Дарша вспыхнула, как маков цвет:
— Н-нет. Я только помыла их, ну, в тазу, старой зубной щёткой… и с собой носила, оно не тяжело, всего четыре штучки… думаете, это из-за них? Думаете, они проклятые, да? И я тоже проклята?
Дарша почему-то в ужасе посмотрела на свои руки. Наверное, она думала, что теперь на её ладонях появятся чёрные отпечатки проклятых денег, — но на них были, конечно, только полукруглые отметины ногтей и раздражение от сухости и пыли.
— Ну ты и дура, — добродушно припечатала Абра. — Обокрали тебя, балда! Деньги видел кто-нибудь?
Дарша смотрела на нас во все глаза. Домашняя девочка, до вахты в Марпери она жила и работала на маленькой семейной ферме, а наш большой мир казался ей, похоже, очень циничным.
— Но квитанции… — пискнула Дарша.
— Деньги, — напомнила я мягко. Даршу было очень жаль.
— Надо идти к участковому, — деловито сказала Алика. — Пусть ищет. Надо же, у своих и среди бела дня!.. А ещё нужно написать заявление в бухгалтерию и добиваться пересчёта. Мы все будем свидетельствовать.
Одна только Троленка была весела и довольна. Она любила суету, глупые сплетни и всякие странности. И, широко улыбаясь, она сказала с явным намёком:
— Серебряные деньги.
Я тоже просветлела лицом:
— Старые. Из земли. Почти музейная ценность.
А тут и Абра сообразила:
— Царбик.
Таких, как Царбик, иногда называют городскими сумасшедшими, — хотя, по правде, ум его в полном порядке. Он умеет поддержать разговор, знает, какой нынче день недели, не видит духов и не считает себя Большим Волком. У Царбика даже есть работа: он служит механиком на нашем производстве.
Была у Царбика только одна беда: неуёмная тяга к прекрасному. Всякий раз, когда Царбик видел что-нибудь красивое, пойманный им зверь, склизкий углозуб, засыпал мёртвым сном, и вместо него просыпался какой-то ускользнувший от внимания Полуночи хомяк.
— Он прёт всё, что не приколочено, — грубовато объяснила Абра, когда мы пошли от цеха прямо к дому Царбика.
— А что приколочено, то отрывает и тоже прёт, — хихикнула Троленка.
— А что не отрывается…
— Ну, хватит вам.
Механиком Царбик был хорошим, а человеком — не слишком-то: с производства он, говорят, тоже подворовывал, а ещё любил на все поломки цокать языком и говорить, будто во всём виноваты безрукие бабы, и приводной ремень они тоже перегрызли самолично.
Может быть, поэтому его пара, склочная Када, не слишком удивилась, завидев нашу делегацию.
— Опять? — недовольно спросила она.
— Кошелёк, — тяжело уронила Абра. Мощная и здоровая, она умела производить впечатление.
Дарша вся сжалась и смотрела в землю. Троленка с любопытством подалась вперёд, а Алика упёрла руки в боки, сияла красными ушами и явно собиралась горячечно грозить полицией, Волчьим Советом и самолично Полуночью.
— Задолбали, — ворчливо отозвалась Када, но калитку отворила.
Дом Царбика стоял ровнёхонько между рядом из типовых кирпичных трёхэтажек и заброшенным теперь дачным пригородом. Этот район почти не пострадал при аварии, и аккуратный бревенчатый домик, окружённый засыпанным песком двором, устоял; сейчас на гретом песке лениво щурили глаза два ужа, царбиковы сыновья-близнецы.
Наша местность никогда не относилась к Гажьему Углу, граница проходила дальше к северо-востоку, у болот, — а наши склоны принадлежали одному из птичьих кланов. Это было давным-давно, когда у
