другое. Я подумаю. А сейчас…
И я всё-таки решительно взялась за щётку. Не может же приличный лунный вспоминать, как ходить по чужим глазам, в таких кошмарных условиях? Ему, может, и всё равно, как потускнел камень, но мне-то — нет!
Верхняя часть статуи чистилась легче: здесь были всё больше налёт, пыль да маслянистые следы. Я тёрла и тёрла, давая лишь иногда отдых рукам. А лунный, вновь расслабившись, потребовал:
— Расскажи ещё одну сказку. Про эту… с крапивной нитью.
А что я? Мне не было жалко. Конечно, я рассказала.
К мэру я не пошла, и говорить о лунном никому не стала. В этом не было моей вины: я весь вечер, пока шла со склона домой и пока чаровала над котелком, собирая из травок и овощей наваристый душистый суп, только и думала, что о лунном. Щепотку того, на кончике ножа этого, — да ведь мэр, наверное, и вовсе мне не поверит. Нашипит и скажет, что я всё выдумала от безделья и несчастья в личной жизни. Может быть, отправит со мной наверх участкового, но лунный ведь просил оставить всё в секрете! Что стоит ему просто не отозваться? И тогда меня заклеймят дурочкой.
Горсть перловки, половина яблока, — даже тётка Сати поднимет на смех с такими идеями. Лунный! В Марпери! Это надо же было придумать такую ерунду, хуже этих твоих старых сказок!..
Мелко нарубленный луковый стебель, а в миске пробить муку с кусочком маргарина, — да и что с того, что о лунном никто не знает? Он постоит там ещё немного и обязательно вспомнит, как перемещаться между глазами. Явится куда-нибудь в друзы, к своим, и ему подскажут, как найти своё тело. Тогда на склоне среди золотарника больше не будет лунного.
Эта мысль немного отдавала тоской, и я поскорее выкинула её из головы, а в суп плюхнула зачёрпнутого из горшочка топлёного жира.
Суп получился такой густой, что в нём стояла ложка, и пах одуряюще. Тётка макала в него хлеб и загребала им овощи, будто подливку, а я долго сидела над тарелкой, вяло ковыряясь ложкой, но всё-таки спросила:
— Тёть Сати, я возьму завтра радио?
— Моё радио? Зачем тебе?
— На пару часов, — поспешила уточнить я. Радио было последней тёткиной радостью, скрашивающей пустой болтовнёй долгие часы неподвижности. — А тебе книгу дам. Можно?
— К мужику собралась?
Я насупилась.
— Ой, да ладно. Не хочешь, так и не говори! Кто я такая, чтобы что-нибудь знать?..
— Тёть Сати…
— Да бери, бери, — скрипуче рассмеялась тётка. В непогоду у неё ныло тело, и она становилась ворчливой и неуживчивой. — Верни только потом, погремушку-то.
— Спасибо. Лопату дать тебе?
— Попозже.
— Хорошо. И воду пей пожалуйста. Побольше, как фельдшер сказал. Ладно?
Она пробормотала что-то неразборчиво и отвернула голову к стене.
Наутро я сбегала к газетному киоску у вокзала, выбрала в сарае проржавевшие, давно ненужные вилы, а на чердаке отыскала верёвку, прищепки и старенький справочник заклинаний. А потом, вздохнув, как перед прыжком в воду, вынула из музыкальной шкатулки крощечный рубин.
Шкатулку купила мама, — она ездила в Заливное на обучение и привезла Гаю целую коробку оловянных солдатиков, а мне — шкатулку с балериной. Если бросить на антенну простенькие чары, играла музыка, а балерина крутилась, будто танцуя. Потом шкатулку уронили, и барабан с музыкой раскололся, а у балерины отломилась рука. Я плакала навзрыд, и мама обещала заказать с получки другую шкатулку.
Не знаю успела ли она найти в каталоге шкатулку и кому-нибудь написать, но я такой посылки так никогда и не получила. Сломанная балерина пылилась на чердаке, — в «музее», как называла его тётка Сати, которая всё убеждала меня то переехать, то выкинуть всё, что напоминало о родителях и аварии, — и я не брала её в руки много лет. Но других ненужных рубинов у меня не было, а здесь ведь он давно уже ни к чему?
Лунный не знал ничего ни о шкатулке, ни о том, откуда я взяла камень: он был, как и в прошлый раз, в превосходном настроении и рад меня видеть.
— Доброе утро! — я вскарабкалась на площадку и остановилась, чтобы отдышаться.
— Привет! Ты принесла мне книгу?
— Лучше! Я принесла радио.
И я торжественно вынула из сумки тёткино радио и примостила его на бревне.
— Мне нужно будет его забрать потом, — неловко сказала я. — Но ты хотел посмотреть…
— Да. А почему оно молчит?
— Оно же выключено.
— Так включай скорее!
Приёмник был старенький и чиненый-перечиненый, — я всё хотела купить новый, со звуком получше, и поднять антенну на крышу, но вместо этого всякий раз приходилось покупать то уголь, то мисктуры, то что-нибудь ещё. Поэтому каждое утро я долго крутила ручку на боку радио, чтобы оно не выключалось до самого вечера.
В других городах, я знаю, бывают разные станции на разных частотах, и можно крутить колёсико, выбирая, что хочешь слушать. В Марпери своего радио не было, и мы слушали то, что доносили до нас волны эфира из Старого Бица. Чаще всего это была станция «Дорожная», с музыкой, местными новостями и розыгрышами, а иногда, в хорошую погоду, у нас ловил ещё «Фонарь». На «Фонаре» читали стихи, включали нежную инструментальную музыку и рассуждали об искусстве и воле Полуночи.
— Щщщщпх, — затрещало радио, когда я завела колесо, и рубин внутри ожил. — Ххххххпщщщщ… ушате… щщщхэ… гоновожатый расска…пха… амвай номер се…
Настраивать радио — это, в некотором роде, искусство; по крайней мере, мне нравится так думать. Нам много раз говорили, что радио давно пора выкинуть, и оно никак не станет работать чем-нибудь, кроме шумящей ерунды. Тётка Сати, наслушавшись мастера, звала приёмник то погремушкой, то громыхалкой, то шумовкой. Но мне как-то удавалось с ним договориться: немного любви, много терпения, чуть-чуть удачи, и радио заслуживало гордый титул балаболки.
Так и теперь мне понадобилось не больше десяти минут, чтобы шипение и трескотня сменились бодрым голосом диктора.
Передачи «Дорожной» редко оказывались для Марпери чем-то полезным. В цеху, бывало, мы сутками слушали про какие-то нововведения на перекрёстках Старого Бица, аварийный мост, ремонт трамвайных путей и запуск троллейбусного маршрута из района, в котором я никогда не была, в другой район, о котором я даже не слышала. Иногда мне казалось, что ещё чуть-чуть, и я смогу нарисовать карту Бица по одним только этим новостям.
Вот и теперь диктор пересказывал интервью с вагоновожатой маршрута 7к. У него был хорошо поставленный, очень правильный выговор, и лунный
