— Ты куда это собралась? Здесь сиди и носа не выказывай наружу. Не стоит никому тебя видеть в лагере. Исчезла еще вчера. Я уже к ратнику была и пожаловалась, что тебя нет.
— А… — если Стеша и хотела что-то сказать, то быстро передумала. Прикусила нижнюю губу и опустила взгляд в пол. Бросив короткий взгляд на меня.
— Снежинка, а ты давай собирайся, волкодав меня с утра поймал у шатра. Про тебя спросил. Сказал, чтобы к раненому явилась. Худо ему.
Мне было не лучше. Но сваливать и это на Матришу не стала. И так беда одна за другой. Кивнув целительнице постарше, я дождалась, пока она выйдет, и попросила Стешку шепотом.
— Затяни рану потуже. И помоги одеться.
До шатра воеводы я доковыляла на чистом упрямстве. Сил не было, а боль упрямой змеей ползала по спине.
Зверо-людей около входа и взглядом не удостоила. Вошла внутрь и тут же припала плечом к деревянному столбу, что держал каркас шатра.
Помоги мне, матушка Зима. Не бросай в тяжелое время.
Сделав глубокий вздох, я взяла себя в руки и зашагала дальше. Дошла до ложа, а там никого.
Как же так?
Я…
— Скажи Деяну, пускай к полам горы мужиков приставит. Мне с белыми драка сейчас совсем не нужна.
Занавес в шатре колыхнулся, твердым шагом сначала вошел светловолосый Вацлав, а следом — совершенно здоровый Горан, который выглядел определенно лучше, чем вчера.
Мужчины не заметили меня, оттого продолжили беседовать.
— Не нападут белые. Их и так мало осталось. Совсем худо у них. Детей совсем не рождается. Даже мужиков, что на фронт пошли, Назар в местах побезопаснее ставит. Вымрут ведь.
— Это их забота, не моя! — грозно рыкнул Горан. — Чистоту крови берегли, олухи!
— Тише, брат, твой дядька тоже самое твердил, когда на престол встал, — аккуратно подметил Вацлав, и Горан поморщился в ответ.
— Тебе напомнить, как он закончил? А у альфы белых ни жены, ни детей, и у братца у него то же самое.
— Там трагическая история. Ты же…
— Лебединка?
Казалось, черноволосый волкодав потерял интерес к разговору, как только напоролся пепелиными глазами на меня.
Что-то мне еще хуже стало от его тона.
— Доброго вам дня, — слегка опустила голову, стараясь не заглядывать ему в лицо. — Я рану пришла осмотреть.
— Конечно, голубушка моя. Смотри.
Губы чернявого разошлись в довольном оскале. Стянув рубаху одним движением через голову, он кинул ее Вацлаву и твердой походкой подошел ко мне.
— Присядь.
Мой голос звучал неуверенно, а руки слегка тряслись. Тихий мужской смех стал мне ответом.
— Как скажешь, милая.
Он и вправду присел на край лежака, слегка развел ноги в стороны, позволяя мне встать между ними и взглянуть на рану.
Мужской взгляд бессовестно прошелся по моему лицу, толстым косам, остановился на аккуратной округлости груди. Я же старалась всеми силами сосредоточиться на ране волкодава. Которая, к слову, почти отсутствовала. Поразительно быстро зажила плоть, оставляя вместо неровных припухших краев нежно розовую широкую полоску от пупка в сторону к тазовой кости.
— Все в порядке. Рана зажила. Моей помощи больше не требуется.
— Чего ты такая вредина, милая? Взгляд отводишь, улыбку прячешь.
В голосе мужчины проскользнула медовая услада. Только не до нее мне сейчас было. И так всю колотит, как в лихорадке.
— Война вокруг, не до улыбок.
Ощетинилась я, возвращая повязку обратно. Пускай еще денек посидит, а то знаю я этих жеребцов. Только отпусти сразу в бой, а там грязь, кровь. Попадет внутрь, воспалится. Проблем не оберешься потом.
— Ну так война пускай идет своей дорогой, а мы своей. — хмыкнул он, а потом принюхался и подался вперед, почти утыкаясь носом в мою шею. Я аж дернулась назад.
— От тебя кровью пахнет, милая.
Проговорил серьезно и без капли смеха в голосе. Я и сама чуяла, как кровит печать, небось повязку уже намочила.
— Целительница я. Вокруг столько раненых, мертвых. Само собой, кровью от меня разит.
Попыталась отмахнуться, повернулась в сторону, дабы забрать горшочек с мазью. Но упрямый мужчина потянул меня за локоть к себе.
— Да нет, лебединка. Твоей кровью пахнет. Сладкой и молодой. — И зашипел мне прямо в лицо: — Ранена ли где?
А я испугалась. Честное слово. Вспомнились те трупы вчера, сколько кровищи-то. А ведь не простого разбойника убила, а купца. Пусть он и свинья грязная, да купец.
А если прознали? Что это я?
Судорожно сглатываю и бросаю первое, что приходит на ум.
— Женские дела у меня. Чего пристал, волк? Оттого и кровью разит, ты уж извини.
Выходит грубо и язвительно, но Горан не обижается, лишь понятливо кивает, и улыбка снова озаряет мужское лицо.
— Да чего тебе извиняться, молодка. — Безмятежно машет рукой. — Зато теперь понятно, отчего ты такая недовольная. Может, хочешь чего?
— Хочу. — Упрямо тяну повязку потуже, намеренно причиняю боль, но ему хоть бы хны. — Снежинка я, так мать нарекла, и люди кличут. А не лебединка. Понял?
— Снежинка, значит. — Задумчиво тянет он, а потом повторяет: — Снежа, Снежка.
Как будто пробует на вкус, словно усладу отыскал в моем имени, и меня от этого в краску загоняет.
— Это из-за волос?
Наматывает одну прядь у виска себе на палец, и я, помня, кем был мой отец, из его же хищного племя, отрицательно машу головой.
— Нет, это потому что зимой родилась. Слабая, матушка думала, не выживу. А я выжила, выходит, зима благословила. Волосы потом посидели.
Говорю это и не могу скрыть стыд в голосе. Пока ребенком была, детишки соседские все время пальцем в меня тыкали. Стыдилась я своей, пускай и густой, длинной гривы серебристых волос. Оттого всегда под платком прятала.
— Мне нравится.
Тихо добавляет Горан, и я вскидываю голову, утаскивая прядь с его пальца.
— Рана затянулась. Бок еще семицу поберечь надо. Тяжело не поднимать. А в остальном моей помощи уже не надо.
Проговорила я и попыталась встать на ноги. Но голова закружилась, перед глазами залетели черные мошки, а слабые ноги подвели.
Я начала падать. Правда, не успела пискнуть, как крепкие руки волкодака схватили меня за талию, аккуратно устроив на лежанку.
— Эй, Снежка, ты чего?
С беспокойством поинтересовался он у меня, нависая сверху. Аккуратно очертил указательным пальцем брови.
— Плохо, милая моя?
Во мне хватило сил лишь кивнуть, и волкодак утешительно погладил меня костяшками пальцев по щеке.
— Сейчас отвару попью, и станет лучше.
Попыталась встать, но крепкая рука чернявого пригвоздила меня к лежаку.
— Не дергайся, — сурово зашептал, а потом повернулся лицом в сторону: — Вацлав, отправь кого-то в лазарет, пускай нужный отвар принясут. И Зоряна в лес на охоту, пускай птицу какую пожирнее приволочет да ягод каких.
— Хорошо, Горан.
Тут же подчинился святоволосый и с легким кивком покинул шатер, оставляя меня один на один с волкодаком.
— Лежи смирно, снежная моя. Да отдыхай, ты мне здоровенькой нужна.
Глава 6
— Ох!
Внезапный укол в грудь заставил черноволосую швею уронить иголку с проколотых пальцев. Трудолюбивая ладонь легла аккурат на сердце, усмиряя боль и тревогу.
— Что такое, Любавушка?
Рядом сидевшая Фрося оставила в покое пряжу и двинулась поближе к молодой женщине. Пусть Любава и была человеком новым в их лавке. Но боги наградили страницу золотыми руками и добрым сердцем. Оттого быстро все припали душой к ней.
— Сердце колет. Со Снежинкой что-то приключилось.
Баба Фрося нахмурила брови и присела рядом, погладив молодку по спине. О том, что у Любавы дочка есть, она узнала не сразу, молчала воздушница долгое время. Пока горюшка не накопилась, да тоска по кровиночке не взяла вверх. Разрыдалась однажды Любава на пустом месте, и тогда обо всем и рассказала.
Ефросиния поджала губы. Совестно ей было перед молодой голубой, чего уж скрывать. Своих сынков она успела припрятать в порту. Матросами. А дочка Любавы, судя по письмам, в самое пекло попала.
