мысли постоянно толкутся у меня в мозгу, я устаю от них. Но с вами, Оленька…
Она привстала, чтобы поменять положение. Сергей тут же заботливо приподнял подушку. Поправил плед.
В дверь деликатно постучались, и тут же лисья физиономия Алика возникла на пороге.
– Мои дорогие, золотые, брильянтовые! Как вы тут? Оленька! Как ты нас напугала! Вот лекарство, которое порекомендовал этот докторишко.
Алик скорчил скорбную гримасу и словно владелец, положил свою пухлую ручку на плечо Сергея. Сережа вздрогнул, как от удара, и его лицо опять порозовело, движением плеча он сбросил руку, и встал, уступая место возле больной.
– Спасибо, Алик, мне ничего не нужно, я в порядке, а разыщи-ка ты мне дрожки, любезный, на сегодня мне достаточно развлечений.
– Конечно-конечно, обожаемая Оленька! Ну, зачем же дрожки? Кабриолет, только кабриолет, доставит вас в целости и сохранности!
– Сержик, может, ты сбегаешь?
Сережа метнул испепеляющий взгляд на толстяка.
– Понял, понял, сейчас, мигом доставим… Оставляю вас наедине …
Алик засеменил к выходу.
Сережа брезгливо обогнул стул, на котором только что восседал Алик и сейчас стоял перед Ольгой. Прядка волос упала ему на глаз и подрагивала при каждом взмахе ресниц, но он этого не замечал, он опять сцепил свои пальцы и хрустнул суставами.
– Оленька, вы не подумайте ничего плохого, я на самом деле всем обязан Алику, он помог мне с выставкой…
Ольга отбросила плед и встала напротив, ее рука сама собой потянулась к непокорной пряди волос, пальцы ощутили шелковые завитушки и запах, мужской, терпкий с примесью дешёвого одеколона. У нее слегка закружилась голова, а он тут же привлек ее к себе, поддерживая как драгоценную вазу.
– Завтра в пять. Я буду ждать. Шепнула она ему на ушко.
– Хорошо, спасибо большое, а можно мне проводить вас до дому? Так же шепотом последовал вопрос.
– Нет, не стоит, ты забыл, что у тебя выставка? Ценители красоты ждут своего автора.
– Василий Степанович прибыли, просят Вас на их половину, срочно. Прошептала Маняша взволнованным голосом.
– Да-да, спасибо, сейчас буду… Ольга еще немного поизучала рисунок на ковре, и, тряхнув головой, отправилась вслед за горничной.
– Что случилось, Василий Степанович? Добрый вечер…
– Олюшка, мне больно, присядь ко мне. Ты же знаешь, когда ты рядом, все мои хвори проходят…
И действительно, Василий Степанович лежал на кушетке, перебинтованная нога покоилась на трех подушках.
– Олюшка, позволь хоть ручку поцеловать…
– Василий Степанович, держите себя в руках, мы же давно обо всем договорились. Она присела и положила руку на окровавленную повязку.
– Рану кто обрабатывал?
– Да наш, дохтур, будь он неладен, зашивал падлюка, да больно так, мож ты посмотришь? Пущай Маняшка разбинтует, а ты ручки не пачкай.
– Не стоит, все правильно сделано, сейчас боль утихнет. Завтра перевязку сделаю.
– Как там, на курсах твоих, никто не забижает? Ты, только слово скажи… Учися, Олюшка, кому ж как не тебе людей лечить.
– Да кто же мня обидеть посмеет, с таким-то защитником. Она заулыбалась. Больной воодушевился, гримаса боли исчезла с его лица.
– Олюшка, доколь мучить, меня будешь?
– Василий Степанович! – слова прозвучали строго, – лежите спокойно, ну и поведайте, как все прошло, на засаду наскочили?
– Да. Когда детишки прибежали, с рассказами, что землянку нашли с мертвяками, им никто и не поверил, конечно. Но я-то помню, как ты мне сон свой рассказывала. Я начальству доложил, что есть подозрение, что это банда «Амурских», надо бы лес прочесать, может живые есть еще, грабежи да убийства чуть ли не каждый божий день случаются. Взял я роту, вооружились и пошли, девчонка, Анютка востроглазая, согласилась проводить. И, точно, как ты описала, два трупа, начали мы их на носилки грузить, а тут пальба, меня и зацепило. Да что с них взять, воры, стрелять не обучены, положили всех почти. Парочка живых осталась, мы их допросили, да, беглые из Сибири. Олюшка, схрон там у них оказался. – Он понизил глосс до шепота. – Сейчас, покажу, что я тебе принес…
– С девочкой, Анютой все в порядке?
– Да что с ней сделается, как на землянку указала, я ее с человеком нашим и отправил обратно, сказал Степаныч, продолжая рыться в карманах.
– Сейчас, сейчас…
– Не смейте! Василий Степанович, не смейте впутывать меня в свои делишки! Дали слово – держите! Спасибо что приютили, дом у вас хороший, но это ваш дом, а я временно! Временно у вас снимаю часть помещения.
– Олюшка, но ты… Ты, обещала подумать, иль забыла, как мы к маме твой ездили, и мама тебе советовала держаться за меня? – он с такой теплотой и уважением произнес слово «мама» …
– Вася….– у Оленьки задрожал подбородок и глаза стали наполняться слезами,– ну, зачем ты меня изводишь? Мне профессию получить надо, я учиться хочууу… Я к маме хочуууу…
– Ну, будя, будя, ласточка, не плачь, все, молчу, Герка – то Быковский не пристает боле?
– Нет, как ты с ним поговорил, так я больше его и не видела. Спасибо, тебе, Василий Степанович. Что бы я без тебя делала?
В дверь заглянула горничная.
– Вась, пойду я к себе, прилягу, голова у меня разболелась.
– Иди, иди, да не забудь, завтра повязку поменяешь.
– Конечно, и ты отдыхай, выздоравливай.
Глава 5.
«Лечение Чан Ми». Тамбовский лес 2007 год.
– Опера стояла на пороге своей хибарки, вся превратившись в одно большое и чуткое ухо. Сквозь ее, полупрозрачную фигуру, виднелись деревья. Она смотрела в одну точку.
Ночью прошел небольшой дождь, и ярко зеленые листочки, напитавшись вдоволь влаги, сбрасывали лишние капельки на землю.
Но вот лицо ее расслабилось, она уловила желанный объект и уже не выпускала его из своего поля.
Не сходя с места, она видела себя рядом с Чан Ми, которая шла по лесной тропинке, вдыхая прелый аромат прошлогодней листвы и сладкий запах земляники. Слабенькие детские ножки с каждым шагом вбирали силу земли, и она, эта сила красным потоком окутывала девочку, выжигая травмированные участки, устремляясь вверх, а на встречу струился поток живительной силы космоса, синий, кристальный, закрепляющий, он зачищал ожоги, высвобождая место для формирования новых тканей.
Работа с энергиями, доставляла Опере огромное удовольствие.
С той самой минуты, как она приметила голую пяточку в осеннем лесу, приложила холодное тельце к своей дряхлой груди, всепоглощающая любовь, не знающая границ и возможностей, возродила жажду жизни и в самой старухе.
В ночь после визита доктора Никиты Николаевича, когда он заставил вспомнить то, что давно забылось, она ушла вглубь леса, обливаясь слезами и завывая пуще волка. Она выталкивала из себя месть, обиду, гнев, раздражение и образы – образы, что склонялись над ней, преграждали дорогу, хохотали в лицо и издевались: «Эй, Ольгунья! Куда собралась? Опять колдовать? И как только земля не горит у тебя под ногами, будь ты проклята, ведьма, ведьма!»…Она выдирала из своей памяти этих призраков, что почуяли слабину, и опять накинулись, навалились скопом, и
