– Компли… чего? – нахмурила она брови и нервно вгрызлась в травинку, отворачиваясь. – Ну не смейся хоть. Я чуть там не сдохла… сначала испугалась, а потом вдруг это. А потом испугалась ещё хуже, потому что Жоэль.
Мари-Доминик говорила сбивчиво и путанно, однако я её понимал с полуслова, как будто мы были знакомы уже лет триста, с прошлой жизни или даже с позапрошлой.
– Он тоже видел?
– Нет. Я его укусила… Ну! Я же просила – не смейся!
Она хлестанула меня травинкой поперёк плеча и насупилась.
– Извини.
– Я сама виноватая. Говорю, как дура, да? Это потому, что не училась. Жоэль в прошлом году гувернантку выгнал. Она ведь почти догадалась…
– О чём?
Мари-Доминик уткнулась лицом в коленки.
– Про маму.
По логике это означало что-то вроде «она догадалась, что маму на самом деле убили». Или: «что её убил Жоэль».
Но в голосе Мари-Доминик не было ни единой ноты сожаления. Маленькие девочки, живущие с ненавистным отцом, так не говорят о своей убитой матери.
– А где сейчас твоя мама?
Наверно, это был правильный вопрос. Такой, какой задал бы волшебник.
Мари-Доминик обернулась через плечо, потом слегка привстала, разглядывая служанку вдалеке, а потом разочарованно выдохнула:
– Не знаю. Но Жоэль её упустил, понимаешь? И меня упустит. Я вырасту и буду играть джаз на улице. У меня уже кларнет есть.
И ещё она сказала:
– Жоэль про тебя много думал. Про вас двоих.
И потом ещё:
– Он плохой человек.
Пошлый розовато-оранжевый фонарь сухо трескнул и потух.
Звёзды в небе сразу стали намного ярче.
– Я знаю. – Стоило это признать, и тяжесть в груди отпустила. – Только ты немного ошиблась. Опасаться нужно не мне, а волшебнику. Я просто… инструмент.
Мари-Доминик пожала плечами.
– Волшебник… Клермонт, да? Он, наверно, ещё страшнее Жоэля… Хорошо, что он твой, – неожиданно заключила она.
Возразить было нечего.
Действительно, хорошо.
На этом разговор и закончился. Мари-Доминик вскочила, отряхнула перепачканное сухой землёй платье, и побежала догонять служанку, даже не попрощавшись. Я толком так и не понял, о чём девчонка хотела поговорить, но подсознательно чувствовал, что те самые, правильные слова ещё всплывут в памяти.
В нужный момент.
До лагеря мы добрались одновременно с зарёй – осоловевшие от избытка впечатлений и усталости, сонные и озябшие. Волшебник сразу отправился в наш фургон, а я остался помочь Ирме со зверьём. Пока управились, рассвело окончательно. Дежурный по лагерю растопил плиту в походной кухне, и вскоре оттуда терпко и дразняще потянуло запахом кофе. Кости заломило от противоречивых желаний – то ли забиться куда-нибудь в угол потемнее и проспать сутки, то ли окунуться в ледяную воду в речке и влиться в общую утреннюю толкотню.
Победило первое.
Я нехотя отказался от предложения переночевать у Ирмы, цапнул у неё с сундука мягкий шерстяной плед в сине-зелёную полоску и медленно поплёлся домой. Пожухшая от жары трава наматывалась на щиколотки и тянула с каждым шагом назад.
А в нашем фургоне было прохладно, как в гроте.
На столе стоял глиняный кувшин с горячим чаем. Мелисса, ромашка, лаванда и можжевельник – я угадывал по запаху, привычно, как шулер опознаёт нужные карты по царапинам на рубашке. В чашке с отколотым краем янтарно блестел мёд.
– Если ты голоден, можно достать что-нибудь посущественнее.
Волшебник уже скрылся за ширмой, отделяющей его узкую кровать от остального пространства внутри фургона, но ещё не уснул.
Я выплеснул из кружки вчерашнюю заварку, наскоро обтёр полотенцем и налил новый чай. Отглотнул на пробу – и рот онемел от горечи.
– Ты извращенец, – доверительно сообщил я ширме, выскребая из надколотой чашки затвердевший мёд.
За ней заинтересованно пошевелились:
– Хм?
– Горько.
– А, – коротко выдохнул волшебник. Похоже, он уже был на той зыбкой грани между сном и бодрствованием. – Горьковато, зато полезно… Мёд добавь.
– Уже.
Поддерживая плед одной рукой, а другой – сжимая кружку, я шагнул было к ширме, но запнулся.
Поговорить обо всём, что произошло, мне хотелось до зуда в костях. Но сесть можно было либо на собственную кровать, на другом конце фургона, либо…
«Не вышвырнет же он меня пинком, если я в ноги ему сяду?»
Чувство неловкости казалось отвратительно неправильным – и привычным.
Кукла с пониманием глядела на меня с крышки сундука. Фарфоровая рука была протянута вверх – словно в предложении помощи.
«Почему бы и нет».
– М-м… Ты ещё не спишь? – на всякий случай спросил я, обматывая плед вокруг плеч.
– Нет.
На сей раз ответ был относительно бодрым.
Я выдохнул и освободившейся рукой осторожно снял куклу с сундука. Подошёл вплотную к ширме, прижимая уже подостывшую кружку с чаем к груди, и заглянул куклой в щель между створками.
– А можно?..
Зашуршало стёганное покрывало.
– Заходи.
Облик волшебника сейчас не смутил бы даже трепетную монастырскую послушницу – натянутое до самой шеи покрывало, чистое лицо, без грима, и только полумрак вуалью. Перед сном он, похоже, вымыл голову, но высохнуть не успел – коротко остриженные рыжие волосы топорщились в разные стороны.
– Я сяду?
Вместо ответа волшебник поджал ноги, уступая мне место. Я аккуратно усадил куклу между нами, сам откинулся спиной на стенку и зажал кружку между коленями.
– Ты испугался тогда, – без намёка на вопросительную интонацию произнёс волшебник, глядя почему-то на куклу.
Я невольно копировал его – тоже смотрел только на белёсую кукольную макушку, всё из-за того же клятого чувства неловкости.
– Да. Думал – всё, шею сверну, и конец… Спасибо тебе.
– Я ничего не сделал.
– Да брось. Если бы не ты, я…
– Я ничего не сделал, – с нажимом повторил он. И улыбнулся: – Так же, как и всегда. На самом деле… – Волшебник запнулся, словно с усилием заставив себя замолчать, и продолжил, по-прежнему глядя только на куклу: – Неважно. Главное, что ты жив и цел. Но будь готов к тому, что мы уедем из города.
Почему-то я не удивился.
– Когда?
– Не сейчас, – качнул он головой. – Нельзя сразу поворачиваться спиной к хищнику и убегать – бросится следом. Средств у него, к сожалению, достаточно. Лучше сначала рассеять внимание.
Голос у него стал ниже тона на два. Царапающее чувство дискомфорта переросло в откровенную тревогу. Я сделал большой глоток горчащего настоя и растерянно провёл раскрытой ладонью по шуршащему покрывалу; ткань слегка царапала кожу, хотя на вид не казалась грубой.
– Ты ведь что-то задумал, да?
На самом деле, я понял это ещё там, в тёмной комнате, в особняке Кормье, но дал себе труд сформулировать только сейчас.
– Да.
Отпираться волшебник не стал.
– И это… опасно?
– Не больше, чем любое другое представление. Ступай к себе, Келли, – голос волшебника смягчился. – Не беспокойся ни о чём. Будь осторожен и готовься в любое время уехать из Йорстока. Остальное я возьму на себя.
Он наклонился вперёд, аккуратно подхватил куклу и протянул мне; я машинально принял её и обнял по привычке, утыкаясь губами в жёсткие светлые волосы, разглаживая пальцами складки на платье из зелёной тафты и лимонно-жёлтых кружев. Мутные и словно ослепшие на свету, стеклянные глаза куклы казались в полумраке влажными и живыми.
– Кальвин, – позвал вдруг волшебник ровным голосом. – Ты злишься на Кормье?
От неожиданности я вздрогнул, и мне померещилось, что кукла моргнула – густые белёсые ресницы быстро опустились, затем поднялись.
– Нет, наверно, – признался я. Ответ и меня самого удивил, но злости действительно не было. Страх – да; обида ещё, пожалуй. – Просто хочу, чтобы мы больше никогда не встретились.
Волшебник отвёл взгляд.
– Понимаю. Что ж, надеюсь, твоё желание исполнится.
Свеча в плошке на столе медленно оплывала. Пламя дёргалось, как на сквозняке, фитиль иногда потрескивал, и тогда начинало тянуть палёным. Бесчисленные часы на стенах тикали вразнобой, и щёлкали размеренно и быстро шестерни, и маятники с шелестом задевали отошедшую от стены тканевую обивку. Время растворилось в том пугающем, резиново-тягучем ничто, которое иногда выползает из полуснов за час до рассвета – когда вновь и вновь открываешь глаза, так и не просыпаясь до конца, и каждый раз на циферблате ровно без четверти четыре.
