Глава 8
— Я мог убить её.
— Вряд ли, громовержец, — смеялся надо мной Индис, ничуть не скрывая сарказма. Он был уверен, что на ярмарке я выпил слишком много медовухи и выдумал всё произошедшее той ночью. — К тому же, если всё было, как ты рассказываешь, то молния была слишком маленькой.
— Да, но что, если бы она была больше? — настаивал я. — Что, если бы мы целовались дольше, и она ударила бы сильнее?
— А ты знаешь, как это работает?
— Разумеется, нет, — огрызнулся я, раздражённый собственным бессилием. — Иначе бы не переживал.
Последние несколько дней я провёл в мучительных размышлениях о содеянном, раз за разом приходя к одному и тому же выводу. Я знал, что некоторые из нас открывали в себе способности к особому взаимодействию с огнём и землей, двумя стихиями, что нам ближе прочих; стихиями, обозначающими начало жизни и её конец, кромешную темноту и ослепительный свет. Совет азаани наполовину состоял из таких эльфов. Однако и это ничего не объясняет; никто из них не касался небесного огня.
Мысли беспрестанно возвращали меня к поцелую. Я совершенно точно полез, куда не стоило.
Я пообещал себе, что никогда не свяжу жизнь с человеком, хоть и знал, как пылко и самоотверженно люди могут любить. Увидев, что смерть отца сотворила с матерью, я не мог позволить детям увидеть, как моё сердце рвётся надвое и уходит к богине вместе с чужой душой. Наблюдая, как сдержанные, но по-прежнему искренние эльфы смиренно принимают решение природы забрать их любимых, я пообещал себе, что буду стараться изо всех сил, чтобы пережить смерть родственной души так же.
Увидев, как лисица подвязывает волосы красной нитью, я раз и навсегда осознал, что мои обещания ничего не стоили.
— Даже если бы удар был сильнее, мы смогли бы ей помочь, — обронил Индис.
— Я мог её обезобразить.
— Для тебя это что-то изменило бы?
— Она из королевского рода. Для неё это важно. Наверное.
— Я о том, что, если бы т… ты… убил её, — понизив голос, добавил он. — Мы бы смогли это исправить.
Встретив мой растерянный взгляд, Индис жестом пригласил пройтись, указывая на узкую дорожку, ведущую к пруду. По эльфийским меркам Сэльфел был молодым водоемом, но витавшие вокруг него легенды пускали корни в древнейшие пласты истории. Вокруг священных вод решались гулять лишь самые смелые, и именно поэтому Индис находил там пристанище. Он любил бывать там один, особенно по вечерам, наблюдая, как горящий огнём диск солнца скрывается за горизонтом, а на смену ему по одной, словно стесняясь, на небесное полотно выходят звёзды. Отражаясь в водной ряби, они будто танцевали, встречаясь с теми братьями и сестрами, соприкоснуться с которыми в небе им было не суждено.
Я медленно ступал по дорожке, вторя шагам друга и терпеливо ожидая, когда он соберётся с мыслями, чтобы пояснить сказанное.
— Я тогда прожил всего шесть зим, — начал Индис. Мы остановились у плетёной беседки, которую деревья сформировали самостоятельно, будучи лишь направленными в нужную сторону. — Твоя мать как раз была беременна тобой. Я всегда любил бывать здесь, а в жаркий день ледяные воды Сэльфела и вовсе казались единственным спасением, но детей никогда не пускают сюда в темное время суток. Лунный свет едва достает до водной глади.
Эльф встал около одного из опорных для беседки деревьев, и, сложив руки на груди, прислонился к нему плечом. Я постарался разглядеть пруд за его спиной, но о границах воды оставалось лишь догадываться, доверяя бликам от слабого света звезд.
— Разумеется, я никого не послушал. Заявился сюда посреди ночи, — продолжил Индис. — И тогда, когда мне было лишь шесть зим, я умер здесь. Утонул.
По спине пробежал холодок, подгоняемый уже прохладным осенним ветром. Я заметил, что держу челюсти крепко сжатыми. Напуган, хоть и знал, что это не было концом истории, ведь Индис уже почти сотню лет сопровождал меня, куда бы я ни шел, раздражая напускным весельем и ребячеством.
— Азаани воскресила меня. Почувствовала, что со мной что-то не так, подняла всех, — эльф провел по телу руками, словно воспоминания осколками впивались в его тело, а он пытался их стряхнуть. Потянувшись к неприметному деревянному украшению, которое за годы дружбы я лишь изредка замечал на его шее, он вытащил его из-под рубашки. — Меня вытащил Эвлон. Мой кулон… он зацепился за рога Эвлона, помог выбраться на поверхность. С тех пор я его не снимаю. Азаани воскресила меня, но отдала на это много сил, вероятно, пожертвовав частью своей жизни. Конечно, она предпочитает упускать этот момент в своих рассказах, но я понимаю, что такая магия не может пройти бесследно. Поэтому я знаю, что она спасла бы твою принцессу.
— Пожертвовав собой?
— Жизнь человека коротка относительно моей или азаани, поэтому, хоть мать и не стала бы воскрешать всех подряд, она могла бы помочь Ариадне без серьезных последствий.
— У нас случился неприятный разговор, — признался я, чувствуя себя ребенком, напрасно поссорившимся с матерью. — Сомневаюсь, что она пошла бы на такое ради меня.
— Ты бы знал, сколько неприятных разговор было с ней у меня, — засмеялся Индис, резко переключившись на дежурное жизнерадостное лицо.
Я вдруг подумал, как многого не знал о друге. Мы, казалось, круглосуточно находились в состоянии беседы, и всё же я не мог вспомнить, чтобы он когда-либо делился чувствами или страхами, не говоря уже о случаях вроде того, о каком он только что поведал. Влюблялся ли он когда-нибудь? Его любимое блюдо? Я знал, что его любимый цвет — темно-синий, но не испытывал ли он наплывов паники, когда ночами сидел у темно-синей копилки небесных слёз, что могла бы пополниться слезами его матери? Я даже точно не знал, кем был его отец, так умело он обходил даже самые простые и важные темы.
Иногда казалось, будто я сотню лет жил, глядя на всё со стороны, но не принимая ни в чём участия. Лишь теперь я понимал, какие сила и труд требовались, чтобы держать все сферы жизни в порядке и гармонии. Лишь теперь понимал, как важно всё то, что я имел как бы безвозмездно, просто так, ничего ради этого не сделав. Как и все, понимал лишь тогда, когда стоял на пороге чего-то нового и неизвестного. Возможно, даже опасного.
После нашего разговора я долго не мог уснуть. Кровать впервые в жизни казалась неудобной. Я думал о том, что мои предки спали на земле, в единении с ней, а мы, возможно, напрасно переняли привычку людей спать на деревянных каркасах с перинами, хоть из-за обладания материалами и имели на них большее право.
На что бы я ни пытался отвлечься, непрошенные мысли лезли в голову, бесцеремонно пробираясь через закрытые ставни и выбивая двери. Меня захлестывали то стыд, то трепет, то счастье, то тоска, приводя к осознанию, что я совершенно не понимал, что мне стоило чувствовать.
Я переживал, что в свете последних событий Ариадне было непросто, и моя — несколько неудачная — инициатива с поцелуем лишь усугубила ситуацию. Но что чувствовал я сам? Этот вопрос оказался ничуть не легче прочих. Мог ли я претендовать на что-либо в отношениях с лисицей? Ни в коем случае. Стоило ли попытаться? Совершенно точно нет. Нормально ли то, что я робел перед той, о ком знал так мало, перед той, с кем быть не суждено? Не думаю. И почему же тогда я помнил каждую секунду, что провел с ней наедине?
Всю ночь я пребывал в состоянии между сном и бодрствованием. Жизнь вокруг меня текла, и я слышал, как она звучит и двигается, но тело сковало, и я совершенно не ощущал контроля над ним. Казалось, руки и ноги не просто перестали слушаться — я чувствовал, как жизнь медленно покидает их, оставляя после себя зияющую, холодную пустоту. Корни деревьев, будто змеи, обвивались вокруг конечностей, связывая их между собой, как я сам поступал с добычей после охоты. Мне хотелось закричать, вырваться из объятий земли, но корни сомкнулись вокруг моей шеи; на мгновение я подумал, будто Мать Природа решила забрать меня к себе, утащив под землю. Импульс бежать копился во мне, превращаясь в огромный, обжигающий ребра шар. Казалось, грудь сейчас разверзнется, освобождая путь неизвестной силе, но та, дойдя до пика, рассредоточилась, теплой волной раскатившись по телу, затем превратившись в покалывание. Молния, подобная возникшей между мной и Ариадной, вновь разразилась — не в небе, выбрав меня своей целью; она возникла прямо внутри меня, заставив кровь разогнаться до невероятной скорости, а все мышцы воспылать огнем.
