— Ты смотрел? — Задал вопрос из угла все тот же голос.
Ландгрувер ничего не ответил. Он запрокинув голову дышал, высоко поднимая грудь и втягивая живот так, что выступали позвонки, потом опускал голову и вдавливал грудь, выпячивал живот, снова поворачивался и кланялся невидимому то ли партнеру, то ли противнику
— Ты не ответил…
— Да… — С шипением выпустил из легких воздух Ландгрувер и сложил ладони перед собой в знаке Поклонения.
— Что ты видел? — Проговорил голос. Ландгрувер закрыл глаза и застыл, словно каменная статуя. Мышцы на его теле вздулись в напряжении, проявив недюжинную силу.
— Да, Ландгрувер, ты готов к испытанию и, наверное, скоро получишь оранжевую тогу. Но я спросил о том, что ты дела сегодня ночью.
— Я знаю, что ты не спал. Ты смотрел.
— Я не против… Уже не против того, что не только слушаешь сам, но и смотришь.
— Однако, я обязан спросить тебя о том, что ты видел. — Ландгрувер выпустил из легких воздух и стал расслабляться. Медленно мускул за мускулом, словно к каждому у него был рычажок и выключатель. Когда его голова поникла, а тело стало вновь казаться нескладным, он открыл глаза, и посмотрел в угол, из которого раздавался голос.
— Я смотрел… Я видел… И с каждым разом мне становится делать это легче. Я нахожу их уже совсем быстро, отец.
— Это хорошо… — Уиллисис поднялся с низкого стульчика в углу и вышел ближе к свету.
Он был в простой домашней одежде. Широких черных штанах. В куртке на веревочных петлях с белой подкладкой. В легких, почти невесомых сандалиях на упругой подошве из трех слоев специально обработанной кожи.
Храмовник вдруг сделал длинный выпад, целясь острыми пальцами Ландгруверу в глаза. Ландгрувер упал на одно колено и повел по кругу ногу, стараясь лишить Уиллисиса равновесия.
Уиллисис, успев улыбнуться, легко перепрыгнул ногу, и движением, скорым настолько, что его почти не было видно, коснулся горла своего сына.
— Хорошо… — Негромко проговорил он.
Ландгрувер взвился в воздух, мгновенно собравшись в тугой мускулистый комок, раскинул руки, и выпрямил одну ногу, целясь своему учителю в лицо.
Уиллисис сделал шаг в сторону и когда Ландгрувер, промахнувшись, пролетал мимо, коснулся его локтевого сустава.
Рука младшего храмовника повисла плетью.
— Мало верить, сын… — Качнулся Уиллисис, упруго, словно богомол.
— Нужно, знать…
— Знание — еще не истина. — Сквозь зубы прошипел Ландгрувер и продолжал поединок.
— Ты прав… — Потек, заструился, словно вода Уиллисис в своих движениях. Ему хватало дыхания на то, чтобы говорить с сыном.
— Но, и, правда, еще не истина. — Ландгрувер оперся об пол здоровой рукой и замелькал перед лицом учителя ногами. Они двигались столь быстро, что Уиллисис начал отступать. На его лице появилось смешанное выражение напряжения, радости и гордости за своего противника по поединку
— Ты, все так же, готов поручиться перед Династами за Самсона?
— Нет… — Вытолкнул из груди Ландгрувер. — Мне уже не нужно этого делать.
Он начал уставать. Молодая кровь гнала его в бой. Заставляла отдаваться в каждый удар всеми своими силами, но Уиллисис лишь улыбался, едва шевелил руками, и ходил по площадке для спарринга, словно ленясь, медленно, скупо, экономя каждое движение.
Тренироваться рукопашному бою в течение трех сотен лет могли себе позволить немногие. Уиллисис мог.
Он родился триста пятьдесят лет назад в Городе Серебряного Храма, когда и Храм, и Город, и его Королева были еще совсем молодыми.
Город боялся Неба.
Страшного серого неба, целиком затянутого тяжкими тучами, проливающими на землю отравленные дожди.
Город прятался все глубже.
Все дальше и дальше, прорываясь, прогрызаясь в толщах базальтов и гранитов, разрастаясь в угленосных пластах вширь, пробиваясь шахтами к самому сердцу Земли, спасая себя и своих жителей.
Но проходили годы, проходили столетия, и те кто строил Город стали забывать о том, каким оно было Небо до того как оно стало убивать.
Тогда и родилась легенда о Крыльях.
Тогда и появились Изгои.
Они жили, они любили, мечтали, страдали от того, что мечтают и уходили из Города.
Уходили туда, вверх. К темному страшному небу. Уходили лишь для того, чтобы узнать есть ли, что ни будь в этом мире кроме серого бетона, сухих грибов и скользких червей, способных светиться в темноте.
Некоторые из них возвращались, измученные, едва живые, ослепшие и отравленные, обожженные, с изъеденными легкими.
Приходили в Город лишь за тем, чтобы подтвердить своей скорой смертью от ран, что Город по-прежнему единственное убежище для тех, кто уцелел. Но двести лет назад Изгои перестали возвращаться в Город. Они уходили и больше не возвращались.
Небо перестало убивать, но правнуки правнуков тех, кто строил Город, научились обходиться без неба. Они не перестали помнить о нем. Они даже перестали бояться его. Оно просто перестало быть им необходимым. Всем, кроме Изгоев. Детей Династов. Великой и необычной расы оставленной последними из тех, кто смог противостоять гибельному небу.
Последники были мудры и отчаянны, они придумали, и воплотили каждого из тех, кто жил сейчас под многокилометровыми толщами бетона. Они придумали их такими, чтобы они смогли выжить, не смотря ни на что. Они придумали их такими, чтобы однажды, хотя бы кто ни-будь из них вспомнил, что есть небо, вспомнил, что оно, когда то было голубым, вспомнил, о том, что оно создано для того, чтобы парить в нем. Вспомнил о том, что в каждом из тех, кто его не видел — есть Крылья. Тонкие, но прочные Крылья, на жестких костистых каркасах, пронизанных сосудами в каждом из которых бьется живая кровь.
— У них… — Приник к ковру Ландгрувер, распластавшись в замысловатом приеме обороны.
— Что? — Нацелился Уиллисис пяткой в грудь Ладнгрувера.
— Есть Тепло! — Крутнулся смазанным вихрем младший, взлетел ввысь, и бросился в атаку снова.
— У обоих? — Улыбнулся Храмовник.
— Да… — Выдохнул ученик, едва уходя от жесткого удара в лицо.
— У них… — Снова начал наступать Ландгрувер. — У них будут дети…
Уиллисис замер, Ландгрувер обрадованный, метнулся в прыжке, и рухнул перед Верховным Храмовником на колени с зажатой в тугом болевом приеме кистью.
Уиллисис ослабил захват. Сделал два шага назад и склонился перед поверженным сыном в низком поклоне, положив на сжатый кулак открытую ладонь.
— Ты принес Городу хорошую весть, сын. Я должен немедленно сообщить об этом Королеве.
# # #
Я открыл глаза и уставился в бархатную темноту, разбавленную лишь слабым мерцанием сонных Светляков. Вера сопела рядом уткнувшись мне в подмышку, и улыбалась.
В этот раз я спал настолько долго насколько можно вообще спать. Тело затекло, но те не той тяжестью, которая появляется от тяжкого труда, а еще не разбуженной готовностью бегать, прыгать шевелиться.
Я стянул с себя куртку и укрыл Веру до подбородка.
Ей нужно было поспать еще. Все — таки она болела. Поцеловал ее спящую в вихрастый висок и сел на постели.
— Хорошо — то как! Так бы и жил в этой норе всю свою жизнь! Возился бы со Светляками, гулял по уровням. Искал и сушил грибы.
— Нашел бы, наверное, и воду и топливо. Есть же в этой норе угольные шашки. Почему бы им не быть в других норах?
— Последники они не хуже Тима на будущее запасались. Умные были. Умные. Вот только свербило в темечке сполохами: Крылья-Крылья-Крылья.
— Откуда Светляки про эту сказку знают? Да и знают ли вообще? Гаст, помнится, рассказывал, что то подобное. — Я поднял Светляков с нар и приоткрыл шторку. Взял флягу, отвинтил крышку и капнул и немного воды. Светляки, просыпаясь, стали шевелится более активно, засветили зеленым с темными искрами.
— Вот и я — Проговорил я им ласково. — Удивили вы меня вчера. Ох, удивили. Что же вы погасли то сразу как я с Верой лег, А? Похабники!
