— Ну, ну… Говорил я, что не обидят, а кто обидит, тот пожалеет? Говорил, м-м?
Я кивнула и демонстративно хлюпнула носом. Кто-то из матросов засмеялся:
— О-о, дядь Филат, рука у тебя горячая да и слово крепкое! За что ж ты бабу-то приложил? Она хоть и каторжная, но баба!
Я изо всех сил постаралась удержаться на ногах. Проклятая качка.
— За и то приложил, — Филат прижал меня к себе крепче. — Мыслимо, чтобы баба мирская Святой Огонь хватала да им кидалась? Не шла бы она на каторгу, я ее должен был за то капитану сдать да на каторге и оставить!
— Это верно, — коротко заметил капитан. — Святотатство.
— Вот! — обрадовался Филат, хотя кто лучше него мог знать местное религиозное правило? — Дозвольте, капитан, мне в корабельной часовне прибраться. Не дело это так оставлять. Ну и, — продолжал он, поглаживая меня по голове, — эвон, девку как мне напугала. За то и проучил.
— Давно она у тебя? — спросил капитан, и я судорожно вздохнула. Если Филат о чем-то и догадался, то меня, конечно, не выдал, но если догадается капитан?
— Да с берега, — легко отозвался Филат, и тут к нам наконец протолкался боцман. — Вон Ильич нашел. Говорю же, девка справная.
Боцман закивал, готовый выступить в мою защиту, впрочем, команда, как я поняла, тоже прониклась моим положением. Филат считал своим долгом напомнить каждому заходящему в камбуз, что мне в жизни сильно досталось и что он «забижать» меня не позволит. Никто и не планировал, кроме этой мерзавки. Какого черта сделала ей крошка Аглая? Увела полковника? Ну и дура. Могла бы спокойно сидеть за пазухой у отца.
— Раз справная, пусть работает, — равнодушно кивнул капитан и окончательно потерял ко мне всяческий интерес. Я понадеялась, что он даже в лицо меня не запомнил.
Капитан ушел, боцман, не стесняясь того, что я девушка, крепкими словцами разогнал команду работать, а затем поманил меня к себе. Я от Филата не отлипла, но голову повернула.
До конца играть роль несчастной бедняжки — без каких-либо угрызений совести.
— Тю-у! — засмеялся боцман, вглядевшись в мое затравленное выражение лица. — Ну ничего, — сказал он уже Филату, — отойдет. А вот девка каторжная, которую ты зашиб, кажись, умом тронулась. Так и кричит — изменница да клятая. Видать, и без того она нездорова была, твоя Грунька ей кого-то напомнила. А, все одно ей на каторге помирать, — и с этими словами боцман ушел по своим делам.
Филат повернулся и повел меня в камбуз, заботливо уверяя, что работать он мне сегодня не даст и чтобы я ничего не боялась. Я уже открыла рот, чтобы объяснить, что если я не буду работать, мне будет намного хуже, как оба мы едва не наткнулись на Фильку, стоящего возле лестницы с озадаченным видом.
— А господина, ну, каторжного, который там громче всех кричал, стражник в карцере запер, — задумчиво доложил он. — Это где у нас обычно песок лежит. Опять все испортит, — вздохнул он, и я хмыкнула — понятно чем. Смотря сколько каторжник в карцере просидит, а мне ведь потом этим песком чистить посуду. — Тоже блажной какой-то. «Аглая, Аглая, сожгли Аглаю», а потом хотел на палубу бежать, в море броситься. Дядь Филат, а что будет, если у нас каторжник помрет?..
Филат повел меня, сражающуюся с мучительными позывами, вниз, на кухню, Филька бежал за нами и тарахтел:
— Дядь Филат, а почему на баб цепи не надевают? А если они бунт поднимут? А с цепями он сразу бы утонул или его искать бы начали?
Кок остановился, посмотрел на меня, вероятно, давно зеленого цвета, полез за пазуху, вытащил леденец и протянул мне. Я понимала, что судьба леденца крайне незавидна, где он только уже ни побывал, но догадывалась, что Филат мне его дал не просто так, и сунула леденец в рот. Он был кисловатый и пах чем-то похожим на шалфей, а тошнота отступила.
— Не бойся, — в который раз повторил Филат, не обращая внимания на суетящегося Фильку. — Они все в цепях, ходить да штаны снять могут, но ничего тебе они боле не сделают. И капитан сейчас страже скажет, чтобы и на баб цепи надели. Потому как каторжные, не положено, хоть баба она, хоть нет.
— Откуда ты знаешь? — улыбнулась я, а внутри поднялось раздражение. Снисхождение обычно не приводило ни к чему доброму — никого и никогда. Я чудом осталась жива, хотя муж мой в этом, кажется, совсем не уверен.
— Да я с нашим капитаном ходил, когда он еще юнгой был, а отец его — капитаном, — расплылся в ответной улыбке Филат. — Потом я море оставил, в Уединенные Стены ушел… А, то дело прошлое. Пойдем, научу тебя рыбу готовить. Вон, команда наловила, когда мы Серый пролив проходили, ее там тьма, хоть руками хватай. Хочешь?
— Хочу, — просто сказала я. Почему нет, навыки кухарки мне пригодятся везде, куда бы меня ни занесло. Пора исправлять то, чему я не смогла научиться в моей прошлой жизни.
Но меня подмывало задать Филату один вопрос, и я заталкивала обратно так и рвущиеся на язык слова. Мы пришли в камбуз, и конфетка моя рассосалась, но тошноты больше не было, я повеселела. Если бы не эта истеричная идиотка, я могла бы сказать, что я счастлива, потому что все познается в сравнении, черт побери. Кто бы мне напророчил неделю назад, что я буду нищая и бесправная, работать на самой черной работе и выживать, что у меня не будет ни денег, ни влияния, ни дома, ни друзей… Впрочем, поправила я себя, пожалуй, друзей у меня не было и в прошлой жизни. Я не обольщалась насчет Филата, Фильки и Ильи Ильича, но пока мы все на одной стороне, я в безопасности.
Мне хотелось так думать.
— Дядь Филат? — позвала я кока, который в этот момент уже был готов начать тыкать рыбу в Филькину физиономию: тот никак не мог понять, с чего начинать разделку, хотя, как я догадывалась, урок проходил не впервые. — А разве сжечь человека можно?
— Клятого можно, — кивнул Филат, не отвлекаясь от образовательного процесса. Филька печально принял скользкую тушку, плюхнул ее на стол и начал неуверенно потрошить. — Ты держи ее, держи крепче, и с брюха начинай! Куда икру в требуху кидаешь? Лядащо!
Но сердился Филат на мальчишку незло. Тем страннее была для меня его реакция на поступок моей соперницы: искренне любит Фильку, заботится о нем, да даже и обо мне, но совершенно не имеет моральных границ и легко способен ударить женщину. Что это — принцип свой-чужой, у людей простого сословия он проявляется настолько сильно, и в таком случае я под угрозой вдвойне за свой обман. Если Филат поймет, кто я такая — если, конечно, он уже не догадался и не принял это как должное — то за борт в цепях полечу я, а не мой муж.
— А что такое — клятая?
Я знала, что это такое, уже знала. Но я дотрагивалась до огня сама и в меня полчаса назад швырнули Святой Огонь, и что? Я не сгорела, как предрекала мне Наталья, я даже не пострадала ни в первый раз, ни теперь. Значит ли это, что вместе с телом Аглаи мне не досталось ее дара — или проклятья, как посмотреть, и если все обстоит именно так, хорошо это для меня или плохо?
— Да ничего, — поморщившись, ответил Филат. — Все одно создания Всевидящего. В пеленке рожденные по его воле таковы. Но люди клятых не любят.
Исчерпывающий ответ, согласилась я, потроша предложенную мне рыбу. По одобрительному взгляду Филата я видела, что выходит у меня пусть не слишком ловко, но лучше, чем у бедняги Фильки. Скорее всего, рыбина мне досталась не такая старая.
Люди не любят — и хоть ты тресни, а люди не любят по сотне причин. Да и я сама не сказать что пылаю к ним теплотой… Взаимная у нас с ними любовь, но я предпочитаю чувства на расстоянии.
— А что они могут, клятые? — Я делала вид, что мне любопытно по-детски. Наивная дочка-любимица, не знавшая зла… до определенного момента. Удается мне играть эту роль или все-таки нет? — Боцман рассказывал, что клятый на каторге многих спасает…
Филат был занят тем, что ловил по всему разделочному столу удравшую от Фильки рыбу, и мне не ответил.
— Он сказал, тот каторжный пять лет прожил, — продолжала я.
Если я и могу узнать что-то о себе, то только сейчас. Другого шанса у меня, возможно, не будет, но если Филат не настроен болтать на эту, наверняка неприятную для бывшего монаха тему, то мне придется ой как постараться.
