спрашиваю это у Илфокиона. Может, просто вижу: он тоже напряжен и, вероятно, мы думаем о схожем.
– Да, принцесса, – отзывается он, медленно отводя взгляд от россыпи мандариновых деревьев на одной из крыш. – Все верхние десять рядов Глизеи отданы народу.
Глизея – и есть центральная площадь Гиргамоса, точнее, ее ядро. Как и почти все прочие наши площади, она не возвышается над городом, а выкопана, точнее, выбита в нем; напоминает яму или бассейн, окруженный рядами таких же выдолбленных в вековом камне ступеней. Глизея огромна. В такой яме поместился бы, конечно, не весь наш замок, но половина – точно.
На – или в? – Глизее проходят все важные для Гирии церемонии, празднества, спортивные игры вроде боев-гладиарий и танцев-гестиарий. Здесь короновались мои родители и все до них. Здесь объявили, что мы начинаем войну и что мы ее заканчиваем. Здесь зачитывали приговоры провинившимся патрициям и вручали награды тем, кто совершал подвиги.
Илфокион прав, люди встречают нас уже на подходе к Глизее. Они окружили ее не то чтобы толпой, но несколькими большими кольцами, и уже токсоты вялыми окриками и предостерегающим лязганьем щитов сдерживают напор любопытных. Сидячие места, те самые десять рядов, заняты – а это те, кому мест не хватило. Странно, но я чувствую… нет, не радость, скорее облегчение, только теперь понимаю, как неуютно было идти по онемевшим улицам. Несмотря на все детские страхи, наверное, я бы предпочла, чтобы горожане были всюду. Чтобы кричали и приветствовали меня. Так было прежде, я знаю по рассказам родителей, именно это они обещали в детстве Лину: «Когда ты с друзьями выступишь на коронацию к Глизее, народ от замковых ворот и до самой площади будет бросать к вашим ногам цветы». Мне отец не обещал ничего, да и Лин, пока был жив, уже не ждал приветливых, довольных толп. Люди Гиргамоса заполоняли улицы лишь в редкие дни Раздачи Слонов – так зовут ритуал избавления от ненужных подарков, привозимых ко двору. С очень давних времен, когда юным Иникихару и Эагре правда пришлось искать достойный приют подаренному Хидой слоненку.
На спуске к трибуне светлоглазый поджарый мальчишка, поднырнув под локтем могучего токсота, быстро протягивает мне букет из трех мандариновых ветвей с плодами. Щербатые белые зубки блестят в улыбке, улыбаются и почти все вокруг, так что я, покорившись, беру мандарины – и быстро вручаю Илфокиону. Тот награждает меня сердитым взглядом, но принимает, передает кому-то еще, после чего подступает ко мне вплотную и сжимает горячими пальцами плечо.
– Ну что ж, принцесса.
Я не знаю, чем он хотел закончить. «Удачи»? «Не упадите»? «Славно, что вас еще не убили»? Второй целер, идущий по другую руку, тоже опускает на мое плечо ладонь; передний и задний немного смыкаются. Боятся, что со мной что-то случится именно здесь. Зря. Уверена, идеальной мишенью я была там, на пустых улицах, с заросших крыш которых так удобно стрелять по движущейся колонне. И все же я распрямляю спину, вздергиваю подбородок.
– Ну что ж, кир Илфокион, приветствуйте идущую на смерть.
Ему определенно не нравится мой юмор, он кривится, будто я сунула дольку лимона ему в зубы. Я и сама не в восторге от себя, разве не пора лишний раз повторить: на моей стороне Скорфус, Эвер, отец, физальцы, у меня все шансы сойти с трибуны живой и королевой! Но, проклятие… чем ближе я к монолитному возвышению, где уже стоят несколько патрициев, два послушника и верховный жрец с массивным продолговатым ларем в руках, тем сложнее концентрироваться на этой надежде. Она – лед, тающий на пустынном солнце. Я сглатываю. Кошусь на мандариновый букет, который несет теперь молоденький целер за моей спиной. Может, оторвать один фрукт? Во рту сухо, в горле тоже.
Я не успеваю решить: жрец, заметив нас, кивает послушникам. В следующий миг они трубят – все в те же роги-раковины, которые у нас используют при каждом удобном случае. Рев пронизывает солнечный воздух, у меня постреливает в ушах от гулкости. Конвой расступается – и остается лишь подняться по шести высоким выщербленным ступеням, первой среди всех. Я делаю это – и одновременно кто-то начинает подниматься по противоположной лестнице, там, у жреца, послушников и патрициев за спинами. Спотыкаться нельзя, тянуть шею тоже. Я держусь.
Но я точно знаю: это Эвер, которого привел свой наряд целеров.
Он в белом, идеально причесан, но ветер легко играет прядями его волос. Солнце бьет в глаза так, что тораксы сопровождающей стражи слепят гравированными лозами и соцветиями; сияют наручи и мечи. Сам Эвер безоружен. Из украшений на нем ничего, кроме тонких колец на средних фалангах пальцев и знакомых гвоздиков, тоже поблескивающих издали, а по вороту физальской рубашки змейками вьются две голубые волны. Больше – ни капли цвета. Белым кажется и лицо, от этого горло сильнее пересыхает. Эти круги под глазами… слабые, нестрашные, но, скорее всего, потому, что кожу массировали. Ее массировали и мне, пока в волосы впитывался бальзам, – массировали с укоризненными причитаниями, что я пренебрегаю отдыхом. Но никакой массаж не способен до конца скрыть ночь без сна или ночь сна прерывистого, тревожного.
У него опять были кошмары?
Эвер улыбается мне взглядом, только им – и я заставляю себя перестать. Не надумывать, не поддаваться мрачным фантазиям, не задавать мысленных вопросов – не сейчас. Сейчас нас ждет важное, что-то, после чего мы наконец станем свободны: может, друг от друга, а может, просто так, не знаю, не хочу знать. Так или иначе, тревожное ожидание кончится.
Чтобы не таращиться на Эвера во все глаза, оборачиваюсь – посмотреть, кому достался первый ряд Глизеи. В сердце пробивается немного облегчения: Клио, Рикус, Ардон здесь, и ближе других делегатов. Я только что прошла мимо них, просто не повернула голову, не взглянула за плечо Илфокиона. А вот они следят за мной – и уже заулыбались, поняв, что я их заметила.
Шнурок с монетой Рикуса я надела как браслет – не очень красиво, но лучше, чем вешать на шею, где сияет легкое украшение из оливковых ветвей. Монета и бирюзовое кольцо – все на одной руке, той же, где метка волшебницы. Может, стоило уравновесить удачу, надев что-то на правую, но уже нет смысла. Тем более во второй руке будет Финни.
Она уже возбужденно звенит, подрагивая и кидая мне в глаза серебристое солнце, – чувствует всеобщее внимание, вот же заносчивая железка! Не лучше Скорфуса. Скорфуса… Почувствовав холодок в пальцах, холодок по спине, холодок в сердце
