что-то ещё, что-то похожее на…
– Я должен её увидеть, – Женя попытался поднять голову, но она тут же рухнула на подушку, разорвав затылок болью. Он предпринял ещё одну попытку, смог приподняться на локте, но чужие руки легли на его грудь и с нетерпящей возражений силой опустили вниз. Женю прижали к кровати совсем как маленького мальчика, которому доктор устал повторять, что лежать нужно на спине.
– Послушай меня, братец, я фигни не скажу. Твои ноги ещё не готовы к тому, чтобы на них вставали. У тебя трещины в берцовых костях, слава Богу, не переломы.
– Но я же… я же дошёл до сюда.
– Да, и прошёл бы ещё пол-Европы, а потом слёг где-нибудь в Париже. Если хочешь полностью выздороветь, прислушивайся к моим советам, хорошо? Мне хочется верить, что от моей квалификации ещё что-то осталось.
– Катя. – Женя схватил руками воздух, впился локтем в матрас и снова упал на него, так и не поднявшись. – Приведите сюда Катю. Нам надо поговорить.
– Господи, какой неугомонный. – Артём Валерьевич встал, не спеша, медленным шагом дошёл до тумбочки, что стояла в противоположном углу палаты, и взял в свои пальцы что-то тонкое, что-то такое, что никак не могли различить глаза Жени. – Я готов хоть тысячу раз повторить, что с Катей всё хорошо, но ты, смотрю, всё равно не поверишь, пока не увидишь.
И только когда он подошёл совсем близко, в его руках показался небольшой шприц, наполненный полупрозрачной жидкостью. Женя поднял руки (насколько смог), почти выбил из пальцев шприц, но…руки Жени скорее походили на еле управляемые плети, пришитые к телу, чем на обычные человеческие руки. Их с лёгкостью прижали обратно к кровати, и уже через секунду в одну из вен вошла игла. «Как комарик укусит, – почему-то вспомнил Женя. Больно не будет, малыш, это как комарик укусит, ты даже не почувствуешь».
Вот только он всегда чувствовал. Комарики выдавались аномально большими.
– Поспи немного, – Артём Валерьевич убрал иглу и взглянул в пока ещё открытые глаза Жени. – С твоей Катей всё хорошо, крепыш. Не переживай ты так сильно. Судя по всему, ты её очень любишь.
Это были последние слова, которые Женя услышал перед наступлением темноты.
Ты её очень любишь.
* * *
Последующие дни смешались в один сплошной кошмар.
Вспышки света, тянущиеся по рукам трубки, боль; вспышки света, тянущиеся по рукам трубки, боль; вспышки света, тянущиеся по рукам трубки, боль. Женя на пару секунд вырывался в реальность, после чего его мгновенно захватывали серые, подсвеченные молнией глаза.
Всё кончено.
Ты стал моей самой…
…большой…
…ошибкой.
Мир был слишком ярким, будто свет излучался из молекул воздуха и желал впиться Жене в глаза, высосать их, а затем мозг. Голову сжимали в невидимых тисках: кто-то время от времени ослаблял давление, а потом усиливал его так, что хотелось выть от боли.
Но Женя мог лишь тихо стонать и просить, жалобно просить воды.
Время перестало иметь значение. Секунды растворялись в пространстве, облепляя тело и мешая ему двигаться. Ничего не было реальным, всё напоминало сон – кошмарный сон, который никак не кончался, – и только боль была НАСТОЯЩЕЙ. Женя чувствовал её, когда спал, когда пытался встать с кровати и когда его силой укладывали обратно; когда мужской голос над ним что-то говорил и когда губы его уставали произносить «Катя». Женя видел её призрак во снах, слышал слова, произносимые ею, чувствовал её, как чувствовал ночью в номере гостиницы. И каждый раз он просыпался без неё, в окружении холодного яркого света и утыканный разными, словно высасывающими жизнь трубками.
Только боль была настоящей. Уж она не бросала сознание ни на секунду.
Дни и ночи утонули в безжалостном свете слишком уж ярких ламп. Вроде бы Женя просил их выключить, и тогда действительно в палате становилось темнее, но всё равно приходило время, когда звёзды вспыхивали, а глазные яблоки начинали плавиться, пока на фоне кто-то кричал. Иногда над головой плавали карие глаза, доктор (это доктор?) что-то говорил, Женя ему что-то отвечал, но думал в эти моменты он всегда о серых глазах, радужки которых отражали молнию.
Всё кончено.
Ты стал моей самой большой…
…ошибкой?
Несколько раз Женя чуть не захлебнулся собственной рвотой, кто-то переворачивал его, на мгновение перед глазами появлялся тазик, а потом весь организм выворачивало наружу, и становилось так больно… всё внутри сжималось до маленького кусочка.
Но даже в эти моменты голову не покидали серые глаза.
Иногда снились сны, но все они были обрывистыми, блеклыми, самым ярким цветом в них был серый. В некоторых из них Женя покидал свой дом – house, но точно не home, – слышал крик матери, и когда её голос уже заполнял собой весь мир, он начинал бежать, но дом всё так же оставался за спиной, словно догонял его, не хотел отпускать. В некоторых снах Женя катался по льду на подошвах кроссовок. Слышался треск, под ногами пропадала земля, и через секунду леденящая вода вгрызалась в кости, парализуя мышцы. Сколько бы Женя ни барахтался, он всё равно шёл ко дну…а потом просыпался, и его испепелял яркий свет. В некоторых снах были лишь образы и чувства, в некоторых снах была лишь кровь, весь сон состояли из крови, вытекающей отовсюду: из ноги, из носа, из простреленной головы, из ран на лице, которое больше никогда не будет красивым. Кошмары прокрадывались под кожей, вызывая мурашки, и штурмовали мозг. Иногда в темноте Женя слышал выстрела – тогда он опять просыпался, втягивая через ноздри тяжёлый запах пороха. Лучше всего удавалось поспать, когда лампы выключали, и вот в те моменты – хоть и ненадолго – боль слегка притуплялась, но не уходила полностью. Звёзды вспыхивали вновь, боль возвращалась с новыми силами, и только одно оставалось неизменным – Катины глаза, что навечно отпечатались в памяти. Они были в каждом сне, пусть и оставались незаметными: серые глаза проглядывали из-под кромки трескающегося льда, серые глаза сияли в уличных фонарях, стоящих у самого house, серые глаза были везде и в то же время нигде.
Жене удавалось вырываться в реальность, но с каждым разом кошмары забирали его всё быстрее.
Он плохо помнил, чем его кормили. Артём Валерьевич, мужчина в чистом докторском халате, время от времени запихивал в его рот ложку чего-то безвкусного, вязкого, заставлял Женю жевать, глотать, и он глотал, хотя понимал, что совсем скоро выблюет всё обратно. Та же проблема была и с водой – стоило ей только появиться в организме, как всё внутри начинало сжиматься. Боль возвращалась. Она всегда была верной подругой Жени, а сейчас и вовсе целовалась с ним взасос и не желала отлипать. Она впивала в его мышцы ногти и
