этюдов.
— Объяснись, — потребовал Малкольм, и в этом приказе прозвучала жесткость, всегда пугавшая девушку до дрожи. Так с ней разговаривал только отец, когда она выводила его из себя, подвергая их обоих риску из-за глупых ошибок.
Томасин не могла вспомнить, когда она плакала в последний раз. Кажется, когда отец пропал. Она ждала его возвращения, как брошенная собака, ночь, другую, третью, пока к ней не подсела та старуха, что болтала про древних богов. Старуха погладила ее по голове, протянула припрятанную банку консервированной кильки, и сказала, что Томасин нужно поесть и уже принять неизбежное. Он не придет. Томасин возразила, что старая ведьма ошибается, но кильку взяла. Оставшись в одиночестве, она ела и плакала, пытаясь уместить в голове осознание того, что больше никогда его не увидит. Слезы падали в открытую жестянку, и то ли от них, то ли из-за истекшего срока годности рыба горчила на языке. С той жуткой ночи прошло много лет. Томасин больше не представилось подходящего повода для слез. Но сейчас она разревелась. От обиды, непонимания и собственной беспомощности. Вдруг ее теперь накажут? Выгонят из лагеря в назидание. Она нарушила добрый десяток правил, хотя бы тем, что угрожала другому члену общины. И все ради чего? Ради скользкой, легкой тряпки, так и норовившей свалиться и окончательно усугубить положение.
Но Малкольм не стал обвинять ее. Он присел рядом и притянул плачущую девчонку в свои объятия, погладил по спине, покрывшейся мурашками от прохлады, царившей в стылых помещениях тюрьмы даже летом. Заботливо, совсем по-отечески, хотя настоящий отец брезговал такими вещами и презрительно называл объятия «телячьими нежностями».
— Эй-эй, тише…
Томасин не была привычна к такому. Она не знала, как ей следует себя вести. Объятия, как и любой другой тесный контакт с другими людьми, не внушали ей доверия. Она заерзала, выбираясь из его рук.
— Я ее не убила. Не поранила, — выпалила она, оправдываясь до того, как услышит претензии и требование убираться обратно в лес.
— Кого? — рассеянно спросил мужчина.
— Эту женщину, твою подругу, — уточнила Томасин, и голос предательски дрогнул, снова срываясь на плач, — я просто… попросила у нее эти вещи, чтобы стать красивой, как она… Я не хотела ничего плохого, пожалуйста, не выгоняйте меня. Я исправлюсь, я буду лучше стараться… Я…
Она рванулась, намереваясь вскочить с койки и спастись бегством, а заодно проверить, чем там занимается ее раздетая пленница. Малкольм удержал Томасин за плечи, вынуждая посмотреть на себя. Девушка расценила это как требование и дальше путаться в словах, оправдывая свой странный поступок.
— Я… я… — она запнулась, так и не приступив. Мужчина накрыл ее губы ладонью, обрывая сбивчивый лепет.
— Все в порядке, — заверил он, — тебя никто не накажет. Просто больше так не делай, хорошо?
— Почему? — промычала Томасин ему в руку, — потому что я маленькая? Но я…
— Нет, — покачал головой Малкольм, — потому что ты не она.
Фраза хлестнула Томасин сильнее, чем любая пощечина или удар под дых. Слезы снова брызнули из глаз, но иссякли, стоило ей услышать продолжение.
— Ты лучше, — сказал он, — а она годится лишь для того, чтобы греть постель. Я уважаю тебя, как равную себе, потому не собираюсь использовать.
У Томасин все окончательно перепуталось в голове — вроде как, он похвалил и возвеличил ее, но все же отверг. Она пообещала себе обдумать это потом, почувствовав, как со всей тяжестью на нее навалилась усталость. Заплаканные глаза зудели, а веки слипались. Она с неохотой припомнила, что ее комната занята. Ей и не понадобилось возвращаться туда — Малкольм позволил ей остаться подле себя, на своей койке, окутав теплом своего тела. Засыпать в чужих объятиях оказалось приятно. Томасин успокоилась и устроилась удобнее. Туфли с грохотом соскользнули с ее ног, пока она нежилась в коконе из одеяла и объятий. Перед тем, как провалиться в забытье, она различила шепот Малкольма:
— Однажды ты станешь королевой, малышка. А королевы не предлагают себя, как товар в подарочной упаковке.
Томасин сбежала на рассвете, остерегаясь, что ее путешествие из лидерской комнаты будет засвидетельствовано кем-то из обитателей лагеря. Она не нашла раздетую красотку на прежнем месте, но, судя по всему, ушла она не голышом — вместе с ней пропало и кое-что из одежды самой Томасин. Девушка сделала себе пометку отыскать ту особу потом, чтобы обменяться вещами и вернуть ей ее туфли, белье и платье. Она имела смутное представление о том, где живет эта женщина и чем занимается днем, но собиралась выяснить. Однако необходимость отпала сама собой. Женщина сама отыскала Томасин через несколько дней, подкараулив во дворе, когда маленькая охотница возвращалась с обеда. Красотка, представившаяся Дайаной, кивком головы пригласила ее в безлюдную часть тюрьмы, где они могли поговорить без свидетелей.
— Ну, как все прошло? — с колючей улыбкой полюбопытствовала она.
Томасин смутилась, не зная, что ей ответить. Она совершенно не подготовилась к тому, чтобы обсудить с кем-то события той ночи. Слова Малкольма вселили в нее гордость, и последние дни она ходила окрыленная. Ей казалось, что при встрече она взглянет на эту красотку свысока, ведь она, Томасин, особенная, а девушка лишь одна из многих. Товар. Подстилка. На деле все вышло иначе.
— О, выходит, не очень, — догадалась Дайана, пронаблюдав, как меняются эмоции на лице собеседницы, застигнутой ее допросом врасплох.
— Вовсе нет! — воскликнула Томасин, — отлично прошло…
— Дай угадаю: Золушка осталась замарашкой даже в бальном платье? — спросила Дайана.
— Кто? — растерянно откликнулась Томасин. Имя было знакомым, но ей не удавалось выцепить из воза знаний, полученных в образовательном кружке, соответствующую ему характеристику. Ее по-прежнему ставили в тупик некоторые метафоры и отсылки из прежнего мира.
— Ох, боже, — Дайана закатила глаза, — какая же ты невежа. Немудрено, что он тобой не прельстился.
— Он… — начала Томасин, но женщина перебила ее:
— У Малкольма высокая планка, — заявила она, — он не стал бы путаться с необразованной, глупой дикаркой. Тебе нечего ему предложить. Сомневаюсь, что ты хоть что-то умеешь…
— Ложь! — возмутилась Томасин, — он сказал, что я лучше других, и он не хочет меня использовать…
— Какой вздор, — Дайана цокнула языком и удрученно покачала головой, — бедная девочка. Ты развесила уши и поверила? Придется тебя расстроить: тебя просто грамотно отшили. Малкольм отлично это умеет — манипулировать людьми, выдавая им именно то, что они желают услышать.
Томасин снова захотелось заплакать, но она сдержалась, рассудив, что не может позволить себе демонстрировать слабость на глазах этой женщины. Внутренности стянулись в тугой узел. Она жалела, что не зарезала Дайану той ночью. Она была не
