второй костыль, вручив его хозяину.
– Это, по-моему, твоё. – Их взгляды встретились, и на мгновение оба замолчали, но мгновение это быстро прошло. – Присаживайся, мы как раз только начали завтракать. Завтраком это, конечно, назвать сложно, но у большинства продуктов срок годности ещё держится, поэтому готовим, что можем. Садись с нами, мы тебе всё расскажем. Я уже по глазам вижу, что у тебя куча вопросов.
Женя не сдвинулся с места. Он опирался теперь уже на два костыля и молча смотрел на Владу. Казалось, с новой стрижкой она стала другим человеком.
– Где Катя?
Один простой вопрос. Он без труда сорвался с губ, но именно этот вопрос не давал Жене покоя с самого начала больничного кошмара. Где Катя? Где та женщина, которая совмещала в себе грацию принцессы и свирепость дикарки, от вида которой даже у самого отъявленного хищника всё внутри бы сжалось? Где та женщина, в которую он, Евгений Бравцев, позорище семьи, влюбился без памяти и в то же время чувствовал, как её ногти впивались в его плоть глубже и глубже? Где эта женщина? Почему он никак не может её найти? И почему она не сидит за этим столом? Катя наверняка бы сразу пришла к Жене – если не посидеть рядышком и поговорить, то уж плюнуть в лицо точно. Такова была её натура.
– Где она? Я. Хочу. Знать.
Губы Влады чуть дрогнули. Мышцы лица напряглись, но ни одного слова она так и не произнесла. Жене это не понравилось, чертовски не понравилось. Он почувствовал, как внутри растёт напряжение, как оно пытается вырваться наружу, раздвинуть кости, и пытался сдержать этот напор. Воздух в его лёгких тяжелел. Каждый следующий вдох становился тяжелее каждого следующего выдоха.
Женя ещё сильнее сжал костыли и повторил вопрос:
– Где Катя?
Артём Валерьевич попытался встать из-за стола, но что-то заставило его передумать и не подниматься. За окнами как ни в чём не бывало чирикали птички, солнечный свет устилал пол золотым ковром, и среди всей этой красоты стоял Женя, чувствуя, как густая тьма разрастается глубоко в груди. Он продолжал смотреть на Владу и…в какой-то момент… в какой-то момент он узнал этот взгляд. Точно так же на него смотрела Елена Николаевна, лучшая учительница в мире. Смотрела перед тем, как сообщить ему о смерти отца. «Женя, твой папа… я даже не знаю, как тебе такое сказать… в общем, его больше н…». И взгляд такой же, и выражение лица. Они с Владой были неотличимы. Им обеим предстояло сделать одно и то же.
Женя не вытерпел и приблизился к Владе вплотную, еле удержавшись на костылях. Болели подмышки, болели руки, болело всё тело, но ни одна боль не могла перекрыть сгущающуюся внутри тьму.
– Скажи. Не молчи! Где Катя? Где она?
Влада бережно коснулась локтя Жени, потом положила ладонь на его плечо. Слегка сжала. Разжала. Отвела взгляд.
– Ну думала, что будет так тяжело. Чёрт… – Она быстро посмотрела на Артёма Валерьевича и вновь повернулась. – Я… я ничего не буду говорить, просто отведу тебя к ней. Ты… ну, сам всё увидишь. Артём Валерьевич хочет, чтобы ты потом рассказал ему, что произошло, и думаю…
– Отведи меня.
Влада замолчала, продолжая тяжело дышать. Через какое-то время она кивнула, взялась за ручку двери, уже собралась опустить её, но остановилась.
– Тебе нужна помощь? То есть, я могу взять половину твоего веса на себя, как ты мне помогал, помнишь?
– Я справлюсь. Веди меня к Кате.
Влада с неохотой открыла дверь, и холодный свет коридора тут же лёг ей на лицо. Женя ступил на белые плиты.
Белые плиты злобно зашипели.
Вдвоём они двинулись вдоль коридора, каждый смотря себе под ноги, не осмеливаясь посмотреть друг другу в глаза. Женя заметил, как Влада, пытаясь сделать это незаметно, вытерла сорвавшуюся слезинку. Её губы были плотно сжаты – в противном случае они бы задрожали.
Так же как Катины губы. Её губы – единственные, неповторимые, таких в мире больше не найти, ни у кого не будет разреза меж губ прекраснее, чем у Кати, эти поднимающиеся вверх уголки, медленные движения, медленные, невероятно плавные, мокрые…
А теперь вспомни её лицо.
И в голове всплыло лицо урода. Женя тут же попытался отогнать этот образ, но он лишь сильнее вспыхнул, подчеркнув все детали. Разбитые в кровь губы, в которых не было ничего красивого, только ужасная слизистая, двигавшаяся, когда Катя что-нибудь говорила. Ободранная кожа на лбу, над глазом, рассечённая бровь, обезумевшие глаза, синяки от чужих пальцев на шее, подсвеченные молнией серые радужки, уродство, уродство, уродство. Красота утонула в крови, стекавшей по обезображенному, искалеченному лицу.
– Пойдём быстрее. – Женя обратился к Владе, только сейчас обратив внимание на своё тяжёлое дыхание. – Давай ускоримся.
Влада зашагала быстрее, то и дело оглядываясь, проверяя, поспевают ли за ней стучащие костыли. Она могла вслушиваться в тяжёлое дыхание за спиной, но предпочла довериться глазам больше, чем ушам. Пусть их и пощипывало, а мир терял контуры в подступающих слезах.
– Ты только не пугайся, ладно? – Их взгляды вновь встретились, на этот раз подольше. – Катя… ну, тебе может не понравится, как это всё выглядит. Если хочешь, можем остановиться, я тебе просто расскажу, что происходит, и пойдём обратно. Тебе не обязательно видеть её, Жень.
– Я хочу её видеть. И я её увижу.
В ответ он ничего не услышал. До него доносился лишь слабый шёпот из-за закрытых дверей, которые, конечно же, никто не открывал, когда он сам бежало по коридору, еле касаясь костылями пола. Женя ощущал прокрадывающийся в щелях ветерок, ощущал его покрытой мурашками кожей, чувствовал, как что-то мерзкое обволакивает его кости и пытается закрасться в голову. Не губы, а кровавые мешки… Не лицо, а маска чудовища… Не мужчина, а самая большая ошибка.
Моя самая большая ошибка.
– Пришли. – Влада остановилась около белой двери, ничем не отличающейся от всех остальных. Выше уровня глаз на ней когда-то висела табличка, но теперь здесь был лишь более светлый прямоугольник.
И почему-то от сорванной таблички Жене стало ещё страшнее.
Влада опустила ручку вниз, открыла дверь, и та медленно отвелась в сторону, будто не желала впускать внутрь гостей. Раздался короткий писк. Небольшая пауза. Писк повторился, за ним ещё один, а потом и ещё один. Женя сразу же узнал этот звук: в фильмах его часто любили использовать.
Вот только обычно после него шёл долгий, нескончаемый писк.
Влада вошла в небольшую комнатку, отойдя в сторону, позволяя зайти Жене. Но он остался стоять на пороге. Ему всё было видно ещё оттуда. Кисти перестали сжимать костыли, пальцы расслабились, а руки свободно повисли в воздухе, так что Женя мог упасть в любой момент, стоило ему лишь наклониться влево или
