убьешь меня… и начнешь войну. В которой мы победим.
Я толкаю ее, она утягивает меня за собой.
– Клио, что с тобой? – То во мне, что должно было почувствовать боль, что должно было начать все отрицать, не выдержало, наконец очнулось и подало голос. Ведь я вижу ее разбитое лицо, ведь с ее губ сорвалось слово «война». Мне кажется, будто я начинаю понимать. И мне кажется, что может быть, я… я… – Клио, пожалуйста! Что я сделала? Что?!
Осекаюсь: Финни звенит. Там, на полу, она звенит тревожно, жалобно и точно пытаясь что-то сказать. Бегло оглядываюсь – пока мы с Клио душим друг друга. Замечаю алое мерцание вокруг клинка, рваную пульсацию и темноту по краям рукояти. Она наконец поняла, что ее обманули, зовет на помощь и зовет в бой. Я мысленно вцепляюсь в нее – и она летит. Летит Клио в голову так же стремительно, как летела моему отцу в живот.
– Ну нет! – Та останавливает меч взглядом, легко, будто это пушинка. – Нет, так не пойдет. И нет, не здесь! Уймись, глупая ты железка! – Снова она рвано поводит головой.
Финни падает. Я не успеваю даже всмотреться в лицо, искаженное брезгливой яростью. Клио прыгает, точнее, отталкивается от пола – и взмывает под потолок, легко и быстро, будто взмахнув незримыми крыльями. Меня она с легкостью тащит за собой, держа за плечо и за шею.
– Клио…
– И прекрати звать меня этим плебейским именем! – сплевывает она вместе с кровью мне в лицо. – Что, не узнаешь, маленькая гадина?
Оглушенная, дезориентированная, испуганная, я не успевают ни ответить, ни вырваться – она трясет меня, как охотничий пес – дохлую птицу; комната бешено вращается: углы, отец в постели, черные сгустки, скребущая рука, дверь…
– Хочешь знать, что ты сделала? Ты родилась! – Под мой хрип она устремляется куда-то спиной вперед и выбивает окно. Она летает с убийственной легкостью, она в принципе летает, и хотя у нее нет метки волшебника…
Я ведь знаю одного, который умел так же. Одного, который когда-то тоже владел Финни.
Знаю, как мы ни стараемся не упоминать его имя.
Они обрушиваются на меня разом – десятки криков и проклятий.
«Сдохни!»
«Это все ты!»
«Из-за тебя!»
«Смотри, она жива, но ей нет дела даже до собственных друзей!»
«Думаешь, есть до тебя?»
«Иди за ней!»
«Убей ее!»
Я зажимаю уши, сгибаюсь, пытаюсь скрыться, но тщетно. Почему они снова здесь? Почему? Словно разбилась на осколки какая-то защита, защита, что давали мне то ли слова Скорфуса, то ли дурнота и раскаяние. Больше ничего нет. Голоса нашли меня, и они все множатся.
Получается наконец встать, и, шатаясь, я иду к окну. Не знаю, почему туда, не к двери – может, в надежде, вдруг ветер с моря, прохладный и соленый, вернет мне хотя бы тень рассудка. Покажет, что делать. Поможет дышать. Нет. Желудок скручивает, я сгибаюсь снова, всем весом навалившись на подоконник, но из горла ничего не вырывается – нечему. Кот мяукает под ногами, обеспокоенно трется, и, пытаясь сделать еще хоть шаг, я чуть не спотыкаюсь об него. Ловлю взгляд. Тщетно. Это больше не взгляд разумного существа, которое может дать совет или хлесткую отрезвляющую затрещину криком «Слабак!». Кот открывает рот и мяукает еще раз, его глаз даже не может встретиться с моими воспаленными, слезящимися глазами. Он ничего не понимает, но вряд ли ему хорошо рядом со мной, окутанным облаком страданий и безумия. Тянусь хотя бы погладить его. Думаю о том, что с ним будет. Судя по тому, как повела себя Орфо… она, возможно, не сумеет принять его таким. Для нее это как видеть труп. И ради чего…
– Прости, – шепчу я, когда пальцы касаются шерсти на макушке.
Даже она незнакомая, слишком мягкая, слишком… небожественная. Кот капризно выворачивается из-под ладони, я выпрямляюсь, и новый приступ дурноты заставляет навалиться на подоконник еще сильнее. Рвотный спазм не приводит ни к чему, кроме кашля.
«Убей ее!»
«Убей!»
«Догони и убей!»
– ХВАТИТ!
Мой крик звенит по комнате, пугает кота, попятившегося на несколько шагов. Я запускаю пальцы себе в волосы, дергаю, пытаясь прийти в себя, и снова вспоминаю его слова.
«…и то, что ты иногда видишь и слышишь, по крайней мере часть из этого…»
Часть. Значит, меня что-то связывает с Подземьем. Значит, похоже, со мной говорят… души из Роя? Значит, я не должен слушать их, не должен даже думать об их словах. Они пытаются сделать со мной что-то. Вроде того, что сделали с Идусом и Сэрпо. Разве это понимание не должно хоть немного исцелить меня? Что я не болен, что я в уме, что у меня просто есть враг, опять есть враг, с которым мне придется бороться? Что я…
Нет. Нет. Не должно, потому что мне не хватит сил.
Я смотрю на море, прижавшись лбом к правой, закрытой створке окна. Она недостаточно холодная, чтобы облегчить головную боль, но в этой позе я словно обращаюсь в камень, и даже крики звучат глуше, отдаленнее. Вдох. Выдох. Они замолчат, сейчас замолчат, я соберусь, а потом вернется Орфо, и мы по-настоящему поговорим. Она вернется. Я знаю ее слишком хорошо. Новая, взрослая она точно не отступится. Она даже не будет кричать.
Я высовываюсь в окно, подставляю лицо ветру. Я уже не проклинаю себя за то, что сразу не побежал за ней – как ни хотел. Тогда меня предали ноги, а потом я понял: ей нужна хотя бы пара минут, чтобы собраться. Так же, как была бы нужна мне, если бы такое обрушилось на меня. Так же, как была бы нужна мне, если бы с важными для меня существами произошло такое. Но она вернется. Вернется раньше, чем вернулся бы я: она сильнее меня. Я думаю об этом, медленно отводя взгляд от плещущегося в сонном ритме моря, от оранжево-золотой полосы закатного пляжа, поднимая глаза и скользя взглядом по соседним замковым окнам…
Одно из них взрывается осколками. Из него стрелой вылетают две фигуры, кричащие и сцепившиеся в яростный клубок. Становятся темными силуэтами на фоне багровеющего зарева. И падают туда, вниз, за тонкую гряду скал. К воде.
Я успеваю узнать их. Я бегу в коридор, но дверь не хочет открываться сразу; чтобы справиться с ней, приходится несколько раз врезаться в нее плечом и разодрать клочья какой-то черной мерзости, покрывшей весь проем. Что это? Что…
Вывалившись из покоев,
