Я несколько раз глубоко вдохнула, взяла из органайзера таблетку медила и спрятала за корсажем. На всякий случай. Запахнула короткий шелковый халатик, из-под которого соблазнительно выглядывали подвязки чулок, и решительно вышла из спальной, цокая каблуками.
22
Я остановилась перед дверью, слушая, как отчаянно колотится сердце. Больше не хочу раздумий. Сразу решительно дернула за ручку и вошла.
Фирел сидел за столом с неизменным бокалом виски. В неизменной серой рубашке. Пиджак знакомо валялся в кресле — видимо, это привычка, тоже неизменная. Странная привычка, идущая вразрез с образом консервативного педанта. Впрочем, как и весь его кабинет. Если бы не знала — ни за что бы не поверила, что этот бардак принадлежит Фирелу. Едва я вошла, он бросил ничего не значащий взгляд, и тут же принялся листать какие-то бумаги на столе, подчеркивая пренебрежение. На переносице залегла жесткая складка.
— Добрый вечер, Мелисса, — он не оторвался от листов. — Вы хотели говорить со мной. Я вас слушаю.
Будто ничего не случилось, будто я не стояла перед ним полуголая. Я жадно вглядывалась в его лицо, надеясь уловить хоть что-то, малейшую перемену. Но поиски были тщетны. И я просто молчала, не понимая, что ему сказать. Я впрямь надеялась, что говорить не придется. Мой вид довольно красноречиво и неприкрыто вопил о том, зачем я здесь, но, видимо, кому угодно, только не Фирелу.
Он поднял голову:
— Если вам нечего мне сказать — скажу я. Мне доложили, что вы сегодня отключали коммуникатор. Это правда?
Конечно, коммуникатор! Что же еще может интересовать его в данную минуту. Внутри закипало возмущение. Я мучительно хотела, чтобы он хоть как-то отреагировал. Что уж там, я хотела, чтобы он смотрел на меня так, как аль-Зарах. Чтобы говорил как аль-Зарах. Правда хотела, каким-то порочным женским естеством. Не потому что это моя работа, а потому что это мое желание. Он нравился мне с тех пор, как я увидела его досье. Но только сейчас поняла, насколько. Не могла обозначить, чем именно, у меня не было опыта, лишь гребаная теория, но его холодность причиняла почти физическую боль. Как невыносимая сладкая мука, потому что его присутствие разгоняло кровь. Я вспоминала его поцелуи, его руки и поймала себя на том, что шумно и сбивчиво дышу сквозь приоткрытые губы. Неужели его это не трогает?
— Нет, — я будто ответила сама себе. Сглотнула и покачала головой.
— Это ложь.
Я опустила глаза. Просто молчала, чувствуя себя школьницей, которую отчитывают за курение в туалете. Или за слишком короткую юбку.
Фирел оторвался от бумаг и пристально смотрел на меня:
— Зачем вы это сделали? Не отрицайте, вы это сделали.
Метод Дарки совсем не работал. Я «оторвала руку», но никто не поверил что она не моя. Отпираться было бессмысленно — Фирел не тот человек, которого можно водить за нос. Но я не знала, что соврать.
Я с вызовом посмотрела ему в глаза:
— Хотела почувствовать себя в одиночестве.
Это было правдоподобно. В определенном смысле. Порой я отключала коммуникатор, чтобы «спрятаться». Еще тогда, до Центра. Отец несколько раз искал меня, потом ругал. Говорил, что едва не поднял полицию. А я просто бесцельно слонялась по улицам или сидела у Дарки. Странное ощущение. Когда отключаешься от инфосети, возникает чувство отрезанности от мира, даже если вокруг многолюдно. Будто тебя запирают в стеклянном шаре, в который не проникают звуки. Кажется, даже воздух туда не проникает. Ты будто задыхаешься и ловишь себя на мысли, что мечтаешь только о том, чтобы вновь влиться в информационный поток. И, возвращаясь, испытываешь настоящее облегчение. Даже если весь день коммуникатор выполняет лишь функцию часов и не принимает ни одного оповещения. Но сегодня я ничего этого не ощутила. Я об этом попросту забыла. Некогда было слушать свое одиночество.
— Вы должны бросить старые привычки, — Фирел смотрел так, будто знал, о чем я думала. Смотрел сквозь призывную яркую оболочку и видел нутро. Будто знал мои повадки. — Отключать коммуникатор недопустимо. Вы слышите меня? Недопустимо.
Мне показалось, или он повысил голос? Неужели хоть что-то его все же пробило?
— Я вам запрещаю, — прозвучало холодно и бесстрастно, будто провели по коже куском льда. Показалось…
Я невольно вскинула голову. Запрещает… О да, по договору имеет полное право, но внутри все заершилось. Даже отец не позволял себе такую категоричность. Я сто раз твердила про себя инструкции, я знала их наизусть, но там слово «запрет» оставалось всего лишь словом. Совсем иначе звучало сейчас.
Он запрещает.
Кажется, я все же не была к этому готова. И в Центре это допускали, но позволили занять должность. Небывалое снисхождение. В голове всплыли вчерашние слова Кейт, но теперь все это казалось заблуждением. Кейт ошиблась. Если бы Фирел захотел меня еще пять лет назад — он бы не вел себя так. Ему на меня плевать, вывернись я хоть наизнанку.
— Вы хотите лишить меня личного пространства?
Я пыталась его разозлить, зацепить хоть чем-то, чтобы сползла эта застывшая маска.
— Вы в моем окружении, Мелисса. У вас не может быть личного пространства.
Как же странно я себя чувствовала… Эти холодные слова отозвались дрожью в теле. Нет, не страхом. Чем-то томительным. Странно и волнительно было осознавать, что другой человек имеет на тебя какие-то права, может позволять и запрещать.
Я кивнула:
— Я поняла вас, Пол.
Он поднялся, направился к маленькому бару в нише, плеснул еще виски:
— Вы хотели что-то сказать мне. Я слушаю.
Он замер с бокалом, смотря через прищур. Если я сейчас струшу, то можно будет просто уходить. Убираться вон. Но я медлила. Мне даже показалось, что Фирел едва заметно усмехнулся. Глупо думать, что он не понял моих намерений. Потому и издевался. Он отошел к окну, опустился в мягкое кресло и взял из стопки на маленьком столике один из старомодных бумажных журналов.
— Если вам нечего сказать, вы можете идти.
Меня бросало в жар, сердце колотилось, как безумное. Что я за женщина, если не могу соблазнить мужчину, которого хочу? Я потянула краешек широкого пояса, и халатик скользнул к ногам.
23
Фирел все же оторвался от журнала и посмотрел на меня. Кажется, уже это было маленькой победой. Я медленно пересекла кабинет, стараясь быть предельно соблазнительной. Походка, мелкие незначительные жесты — конечно, нас учили этому. Взгляды, повороты. Будто перед камерой. Я десятки раз дефилировала подобным манером в учебных инсталляциях, но сейчас ощущения были совсем другие. Меня бросало в жар, как в приступе болезни, и одновременно я просто умирала от страха. Такой модели не было, наверное, она даже не допускалась. Всегда предполагалось, что партнер всецело заинтересован. Я же навязывалась, почти как девочки из Муравейника, которые приставали к мужчинам прямо на улицах. Хватали за руки, если удавалось, даже за яйца через штаны, чтобы наверняка. Вешались на шею. О… я видела. Эти улыбки, эти взгляды. Это самое дно. Кому-то везло — они получали клиента и деньги. А кто-то получал по роже, возвращаясь с выбитым зубом, а то и вовсе со сломанными ребрами. Не думаю, что Фирел способен меня так же избить, но легче от этого не становилось.
Он просто смотрел, не меняя выражения лица. Я буквально ощущала, как невозмутимый взгляд обдавал холодом, поднимаясь от щиколоток, скользя по ногам, затянутым в красные чулки. Он будто издевался, ждал, на что я еще решусь. Так же, как в ресторане. Но если бы знать, что я вчера сделала не так? Что не так? Что заставило его резко развернуться и уйти? У меня лишь одна попытка обезвредить эту бомбу, но я понятия не имела, какой провод перерезать. Даже не так: я пыталась сделать это вслепую.
Фирел чуть склонил голову:
— Ты не обязана это делать, если не хочешь.
Не знаю, что выражало в этот момент мое лицо. Наверное, ужас. Может, растерянность. Я не понимала его. И молчала, не в силах выдавить ни звука.
