Амели вышла на террасу и вздохнула полной грудью. На улице стало лучше. С реки ветер приносил прохладу, веяло тонким ароматом апельсиновых цветов. Очередной резкий порыв подхватил струю фонтана, и в лицо брызнуло мелкой моросью. Будто приводя в чувства после обморока.
Она ревновала. Не хотела признавать, но, все же, ревновала. Невыносимо было представлять, что Феррандо точно так же касался Мари. И та млела, замирая под его пальцами, тянулась к губам. Хотелось надавать ей по щекам, до красноты, чтобы зажгло ладони. Или оттаскать за волосы. Амели ревновала не человека — ощущения. Глупо ревновать того, кого не знаешь, кого боишься. Но было нестерпимо, что он способен дарить эти ощущения кому-то другому. Служанке! Пусть и необыкновенной красавице. И это пугало так, что хотелось рыдать. Неужели прав папаша Эн, неужели впрямь девиц так легко затуманить? Но ведь это не любовь. Отец Олаф именует подобное вполне определенно — вожделение. И клеймит на проповедях, называя грехом, потому что это лишь угода плоти. Но тогда зачем плоть создавали такой податливой? Чтобы искушать и наказывать? Разве это не жестоко?
Амели спустилась в сад и пошла по засыпанной желтым песком дорожке, огибая террасу. Песок влажно шуршал под ногами, и кожаная подошва туфель тоже стала быстро напитываться, холодя ступни. Ночами с реки ползут туманы, особенно весной и осенью. Но сегодня было не холодно, скорее свежо и приятно. И дышалось здесь легче, вдали от городских улиц. В окна, выходящие в Ржавый переулок, постоянно тянуло помоями, из-за вечно забитой сточной канавы. Потому их и не открывали, разве что зимой, когда не так смердило. Здесь же, вдали от тесных улиц, пахло свежестью, горьковатым илом, цветущими апельсинами и померанцами, к которым примешивались розы и жонкили. Хорошо… если бы не обстоятельства.
Амели свернула налево, огибая дворцовое крыло. Сюда вчера закатывались бочки. Бочки… Она забыла обо всем, пытаясь разобраться в своих глупых ощущениях. Забыла даже об угрозе, которую колдун бросил на прощание. Точнее, будто и вовсе не заметила. Тогда слова казались лишь словами, всего лишь звуками. Она слушала только собственное тело, которое словно горело, требуя чужих рук. Сводило с ума. Подталкивало к самым неблаговидным мечтам. Создатель, как же грешно… Она вчера была такой бесстыдной, такой порочной. Можно сколько угодно оправдываться чужой волей, но от собственных желаний не спрятаться. Разве может быть что-то хуже этого осознания? Осознания собственного падения? Амели решительно покачала головой: нет, нельзя просто ждать, если милость Создателя позволила отсрочку.
Идея с бочками уже не казалась такой хорошей, как вчера. Какой там: глупость, к тому же трудноосуществимая. Без точного знания, когда их забирают, все попросту бесполезно. Да она и представить не могла, как можно просидеть в грязной бочке. Но это была хоть какая-то идея. И нужно делать хоть что-то, пока не подобрался вариант получше. Все умнее, чем сидеть и обреченно ждать.
Амели несколько раз шумно втянула воздух, будто с каждым вдохом наполнялась решимостью, и зашагала, жадно вглядываясь в песок. Народу в замке было мало — едва ли дорожку успели сильно истоптать свежими следами. Через некоторое время она сумела различить одинокие вмятины от каблуков, вероятнее всего принадлежащих горбуну. По крайней мере, так хотелось думать. А по краям дорожки, особенно на поворотах, появлялись жесткие линии, будто вычерченные по линейке. Наверняка оставленные железными ободами, когда бочки кренились.
Дорожка ныряла в парк, который Амелии уже видела из чердачного окна, к остекленному павильону. Стройные ряды стриженых деревьев по краям центральной аллеи казались бесконечными. Сквозь птичье щебетание доносился плеск большого фонтана. Очень хотелось посмотреть фонтан, но это после. Вероятнее всего бочки закатили в павильон, и если там не заперто…
Амели торопливо зашагала в сторону павильона, выискивая глазами двери, но тут же остановилась и огляделась — нет ли поблизости горбуна. К счастью, никто не окликал, не торопился поставить на место, но это лишь видимость: оба уродца вполне могли затаиться, с них станется. Лишь ветер и шелест листвы. Пусть так. Амели подошла, тронула белую дверь. Внутри оказалось совершенно пусто. Вероятно, это и вправду оранжерея, в которую убирали на зиму кадки с теплолюбивыми деревьями. Белый камень, много света, изящные пилястры на стенах. Пустынно и гулко. Каждый шаг отдавался раскатистым звуком.
Амели посмотрела в окно, в сторону реки, и обомлела: павильон стоял у самого обрыва, недалеко от парковой ограды. Она вышла через противоположные двери, подошла к каменному бортику. Город лежал как на ладони — Валора в этом месте была совсем узкой. Отчетливо просматривались дома на противоположном берегу, желто-бурые черепичные крыши. По мощеной набережной сновали конные и пешие. Левее виднелась паромная переправа, а дальше — мост Красавиц. И там, за мостом, Седьмая площадь… Она старалась не думать о доме — иначе станет невыносимо. Едва краешком сознания воображала горе матери, и тут же мотала головой, отгоняя. Осеняла себя знаком спасения и запрещала эти мысли. Каждый раз запрещала. Амели вновь посмотрела за реку: если громко крикнуть, люди ее, наверное, услышат. Вон тот господин на пегой лошади. Или лоточница у городского фонаря. Но чем поможет этот крик? Можно сразу сказать, что сделают люди: посмотрят, а потом опустят головы и сделают вид, что показалось. Она сама бы поступила так же.
Амели оперлась о бортик и глянула вниз, но тут же отпрянула. Отвесная скала с глыбами искрошенного известняка у самой воды. Пожалуй, идеальное место для того, чтобы свести счеты с жизнью. Камни и вода не оставят шансов. Стало одуряющее страшно, но одновременно удивительно спокойно, будто она нашла крайний выход. Думать о том, насколько страшен такой шаг, конечно, не хотелось. Разве об этом думают? Если все время думать — никогда не решишься.
Амели вновь подошла к бортику, оперлась локтями. Камень нагрелся на солнце, и это было приятно, учитывая, что ноги совершенно замерзли. Она жадно следила, как скользит по течению наемная лодчонка. Такая же, как та, что привезла ее сюда. Вероятно, та точно так же проплывала мимо этого страшного обрыва. Амели поджала губы и отстранилась: калитка со стороны реки… Она подобрала юбки и решительно зашагала вдоль ограды. Лодка в тот вечер отчалила недалеко от моста Красавиц и плыла по течению. Амели толком не помнила, сколько павильонов они миновали тогда в темноте. Если бы она знала, что именно стоит запоминать. Но, если есть ограда, значит, будет и калитка.
Она решительно шагала, касаясь камня кончиками пальцев, но он вдруг сменился безликой железной решеткой, торчащей из зарослей можжевельника. Здесь ничего не напоминало о роскошном парке. Просто запущенный не облагороженный клок земли с кучей камней, похожих на старый колодец. Разве копают колодцы в таких странных местах? Она подошла поближе, колючие ветки цеплялись за юбку, будто хотели содрать. Амели заглянула в черное нутро. В колодце не было воды, но она отчетливо увидела уходящие вниз каменные ступени. Сердце заколотилось. Конечно, кто знает, может когда-то давно в колодцах строили ступени, чтобы можно было добраться до воды. Этот находился слишком высоко над рекой. Она отстранилась, огляделась, отыскивая взглядом подходящий камешек. Подняла и, прислушиваясь, кинула в непроглядную черноту.
Всплеска не было. Из глубины донесся лишь дробный звук падения. Там сухой камень. Но это утверждение могло значить лишь то, что колодец давно пересох. Амели перегнулась через бортик, жадно вглядываясь, но все равно ничего не смогла разглядеть — глубоко. Вероятнее всего, он прорыт на всю высоту обрыва. Спуститься в черноту она не решилась, но в голове билась шальная мысль, что это может быть выход наружу. Нужно вернуться с фонарем, опустить его на веревке и посмотреть. Но не сейчас — сейчас нужно попробовать отыскать калитку.
Амели вышла из зарослей, кое-как обобрала с бархата налипшие сухие листья и вернулась к павильону, намереваясь обойти с другой стороны. Она смутно представляла, что станет делать, если все же найдет калитку. Бежать прямо сейчас или дождаться ночи? Лучше, пожалуй, ночью… но если ночью снова придет он? Амели остановилась и невольно сглотнула, ощущая, как по телу прокатывает колкая волна.
