ровен час, напугаешь своим видом, мамочку нашу.
– Дддевочки, а что это было?
– Дядя Игорь, сын у вас родился, поздравляю!
– Ничего, совершенно ничего не произошло. – Опера слегка шлепнула Игоря по затылку.
– Попереживали маленько, на свежем воздухе, ты понял?
– Да, конечно, – он завертел головой, не понимая, где он находится, и, главное зачем. Его взгляд наткнулся на здание родильного отделения. – А! У меня же Наташа рожает! Спасибо за поддержку, ну, я побежал?
Бежать ему никак не удавалось, «ватные ноги» не слушались.
– Омма, помоги ему…
– Ничего, сам справится мужик, отцом стал. Задумчиво произнесла Опера.
Ольга Семеновна уверенно вела машину, и легкая улыбка играла на ее губах…
– Омма, а ты слышала, как громко закричал Алеша? Акушерка от неожиданности, чуть не выронила его из рук.
–Да, ты молодец, доченька.
И они вместе засмеялись, удовлетворенные и счастливые от проделанной работы.
–Омма, а чей Алеша сыночек?
Автомобиль слегка вильнул на дороге, и в машине надолго повисла гнетущая тишина.
Чан Ми больше не приставала с вопросами, тонко чувствуя свою маму, она поняла, что «сморозила» что-то не то.
Припарковавшись возле Художественной школы, Ольга Семеновна сказала:
– На иностранный язык мы опоздали, а вот в «художку» в самый раз. Удачи тебе, непременно дождись меня после занятий.
Чан Ми отстегнула ремень безопасности и открыла дверь машины.
– Погоди, прикрой дверь, надо поговорить. – Ольга Семеновна на минутку задумалась, потирая переносицу. – Послушай меня внимательно, доченька. То, что мы видим, то, что мы знаем, девочка моя, до̒лжно с нами и оставаться. Запомни хорошенько, каждое наше слово, каждое движение, может, как помочь, так и навредить человеку.
Чан Ми, опустив голову, теребила ручку от ранца.
– Я поняла.
– Дочурик, посмотри на меня. Прежде чем что-то сказать людям, думай о последствиях, хорошо?
– Хорошо.
– «Что я делаю сейчас, – подумала Оленька, – я советую своей малышке – лгать, недоговаривать, оглядываться».
Детство, самая счастливая пора, чистый, незапятнанный взгляд на мир, доверие к окружающим. Вправе ли я омрачать эту доверчивость, рассказами о жестокой действительности, о том, что существует зло, что его надо остерегаться. Вправе ли я обрубить то чувство умиления к знакомым и незнакомым, хорошим и добрым людям?
Через все это она уже проходила. Не все, конечно, но многие, узнав правду, пугались. От страха и непонимания происходящего, озлоблялись, и, обвиняя ее во «всех грехах», пытались расправиться, как во все времена расправлялись с колдуньями.
Ах, как же хочется подстелить соломки, своему чаду, не допустить появления собственных шишек, научить жизни, рассказывая о своих неудачах, да так, чтобы не травмировать, не закрыть пеленой равнодушия эти наивные, зеленые глазки. Нет, я еще не готова, к такому разговору, поэтому обратимся к классикам.
– А ну, скажи мне, кто сказал?
Молчанье – щит от многих бед.
А болтовня всегда во вред.
Язык у человека мал,
А сколько жизней он сломал.
– Чья цитата, Чан Ми? – Опера уже улыбалась, – ну, что за прелесть этот ребенок, на нее даже и рассердиться невозможно.
– Омар Хайям, мама, да поняла я уже, поняла, ну, я побежала?
– А щечку?
– Я опаздываю, что за телячьи нежности на людях?
Ольга Семеновна провожала взглядом девочку, что шустро перебирала ножками по асфальту, легко распахнула тяжеленную дубовую дверь и, обернувшись, помахала маме ручкой.
Над входом крупными буквами было написано – ХУДОЖЕСТВЕННАЯ ШКОЛА.
Глава 8.
«Ревность». Тамбов. 1923 год.
Оленька долго смотрела на ключ, прежде чем открыть мастерскую художника.
Что делать? Как поступить? В трудной ситуации всегда есть три варианта решения проблемы.
Первый – лечение, но ни одна мотивация не работала. «Ты разрушаешь свой организм, это плохо кончиться, надо лечиться», – тут же поступал категорический отказ, – «я не болен»! – и, похоже он действительно не в силах справиться самостоятельно, потому, что смотрит только в себя, не понимает причины своих страданий, патологическая склонность обвинять других. И это идет по нарастающей. Сначала ненависть к окружающим, потом к себе, и в итоге ко всему миру.
Второй – терпеть. Быть рядом до логического конца, выхватывая проблески сознания, лелеять воспоминания о былом. Проявлять особую чуткость, ну как же, он непризнанный гений, и все ему должны. Понимать каждое движение его души, поддерживать во всем, в том числе и приносить наркотики «для богатых, для богемы», так это сейчас называется, и продается и на рынках и на улицах.
Третий – исключиться из процесса.
Наконец, приняв решение, вошла. Запах свежей краски, теплого масла и растворителя, навевали приятные воспоминания, но пахло также и «травкой». И раздражение от собственного бессилия, плотно сомкнуло ее губы.
На софе дремал Сережа. Лицо землистого цвета, руки опухшие и синюшные. Он приоткрыл глаза и бессмысленным взглядом уставился в пространство. Она присела рядом, заплакала.
Несчесть, сколько слёз пролилось за эти годы. Ничего не помогало, ни мольбы, ни уговоры. Враг рода человеческого насылает такую беду, будь то алкоголь, никотин, наркотики, он как бы вселяется в слабого духом и навевает желание опрокинуть стаканчик или затянуться отравой. С каждой затяжкой, это желание становится все сильнее, в итоге зависимость, которую преодолеть самостоятельно очень сложно, и любая помощь со стороны, это только костыли, которые выдаются больному. А далеко ли он на них проковыляет?
Расфокусировав взгляд, глянула над головой. В зыбком мареве явно просматривались уже не «усики». Из макушки наркомана торчал белесый стержень. Подключение. Идет мощная откачка энергетических ресурсов.
В самую их первую встречу, она по доброте душевной и по неопытности «полезла» спасать юного художника, голыми руками. Было ощущение, что это «нечто», это плохо, от этого надо избавиться.
Придя в себя после обморока, она поняла, что нужна «защита» и для нее самой. Сейчас, привычно укутавшись энергетической защитой, надела «перчатки».
– Но это ненадолго, Сережа, к сожалению, это опять на время… и в последний раз. Извиняющимся тоном прошептала заплаканная девушка, привычно отсекая «подключку».
В кастрюльке варился консоме из говядины. Оленька снимала пенку, когда Сережа обнял ее со спины.
– Осторожно, горячо…
– Ты пришла, ты пришла, любовь моя…
– Да, надо поговорить.
– Почему такой строгий тон? Я в чем-то провинился, лапушка? Пойдем в постельку? Холодно-то как, согрей меня.
– Вот, кстати по поводу «согрей», тебе придется самому оплачивать и мастерскую и отопление.
– Намекаешь, что я альфонс? Ну-ну, и что же дальше?
– А дальше все просто, я уезжаю в Москву.
– Это с Васькой, что ли?
– Василию Степановичу пришел перевод в столицу.
– Ну и пусть катится, ты причем? Ты же мне клялась, что у вас ничего нет!
– А и нет ничего, и не может быть. Я пришла поговорить с тобой. Наши отношения зашли в тупик, Сережа. Ты – одаренный художник, однако, методично и последовательно уничтожаешь искру Божию, что есть в тебе.
У тебя, дар, Сережа и это преступление, втаптывать его в грязь. В своих полотнах ты можешь рассказать людям о красоте, о любви. А ты, что делаешь? В тебе гаснет искра, ты понимаешь? Неужели ты этого не замечаешь?
Где свет, что был в твоих ранних работах?
Он померк.
Где
