глух к моим немым мольбам о помощи.
Но не успела я возликовать, что он вот так ловко справится с напавшими тварями, как рядом со мной появилась огромная, больше чем другие, черная тварь…
Я оказалась между ней и Тиром.
Чтобы не лежать бревном и не стать легкой добычей, вскочила на ноги, попятилась, как черная тварь раскрыла бледную пасть из ее глотки вырвался нескончаемый огонь.
Словно в замедленной съемке, я видела, как рождается пламя. Как его клубящиеся, бурлящие потоки несутся в мою сторону. Но что бы я ни сделала — всё уже было без толку. Миг — и меня накрыла стена обжигающего огня.
В кожу впились тысячи раскаленных игл. Тысячи жал озлобленных ос, жвал красных муравьев… И мой отчаянный крик потонул в гуле пламени.
Всё закончилось так же внезапно, как и началось.
Тварь исторгла из себя огонь, закрыла пасть и, истощенная, попыталась улететь. Возможно, чтобы сделать новый заход, однако стоило ей лечь на левое крыло и оголить подбрюшье, как Тир с рычанием швырнул в нее еще один сгусток огня.
Огонь против огня… «Разве подействует?» — сквозь мучительную боль подумала я. Но черная, мощная тварь завизжала от боли, забила огромными кожистыми крыльями. И получила в одно из них еще один удар.
Тир тоже выдохся. В атаку он вложил последние силы — сгусток огня вышел меньше, чем другие, но его хватило, чтобы порвать крыло. Тварь, отчаянно вереща, полетела вниз.
Огонь уже схлынул, а мне всё еще казалось, что тело опаляют волны жара. Боль не отступала. Она жгла и кусала, и, даже не видя себя, я понимала: всё плохо, но насколько, осознала, когда, превозмогая боль, подняла руки…
То, что увидела, ввело меня в такую панику, что я не могла ни кричать, ни слова произнести. Только безмолвно плакала, слезы потекли по щекам, и новая боль привела меня в чувство.
Всё кончено! С такими ранами не выживают! Да и боль была такой сильной, что хотелось умереть.
— Эй, пустышка! — донесся до сознания голос Тира.
Он стоял спокойный, решительный, однако не делал того, что обычно делают люди, когда другой человек оказывается в беде. А мне больше всего на свете хотелось, чтобы кто-то унял эту дикую боль, прижал к себе, пожалел, сказал, что это временно и всё пройдет, не оставив и следа. А он…
Тир подошел ближе и стоял рядом, не замечая моих слез. Ему вообще не было до меня дела. Он больше волновался за академию, за неживые стены, подпаленные огнем. Осматривался по сторонам, как рачительный хозяин и хороший студент, оценивал последствия атаки чудовищ. А я — человек — была для него пустым местом.
Никто не спешил мне на помощь. Моя боль, мои слезы никого не волновали. И если бы я упала бездыханной, тоже не отреагировали бы.
Это жестоко. Зато я сразу поняла: если сама себя не спасу — умру. И очень скоро.
С трудом огляделась. Чертовы стены почти не пострадали. А подпалины им, в отличие от меня, не причинили смертельно опасных ранений. Зато несколько мертвых тел огромных тварей вызвали живой интерес у защитников академии.
Одна лежала прямо рядом с нами. К ней спешили преподаватели и студенты. И Тир, желая насладиться триумфом, подошел к туше, поставил ногу на нее и задрал подбородок, чувствуя себя героем.
В этот момент в голове вспыхнула одна-единственная мысль, которая давала шанс на спасение.
В этом жестоком, безжалостном мире мне сейчас может помочь только тот влюбленный лекарь.
Надо срочно идти к нему! Путь я знала, осталось только дойти. Но смогу ли?
Помощи ждать не от кого. Тир даже не смотрел в мою сторону. И я, надеясь лишь на себя, двинулась в лекарской башне, которую видела перед собой. Надо лишь миновать переход, мост…
Однако я не смогла сделать и нескольких шагов — кулем рухнула на землю.
Глухой звук моего падения привлек внимание Тира. Ворча, что пустышки стали уже не те, он подхватил меня на руки и, насвистывая торжественную мелодию, понес меня куда-то.
Спасибо, но мне… кажется… уже ничего и никто не поможет…
Я прикрыла глаза и погрузилась в мучительную агонию.
— Эй! — резкий удивленный оклик типа и встряска, обернувшаяся дикой болью, привели меня в чувство. Я приоткрыла глаза. И натолкнулась на ошарашенный взгляд Тира.
— Слезы? — спросил он так, будто никогда не видел их.
— Б… боль… но, — прошептала я потрескавшимися губами и погрузилась в спасительную темноту.
Очнулась от сильного потряхивания. Да что такое? Умереть спокойно не дадут… С трудом открыла слипшиеся веки и обнаружила напряженный взгляд Тира, который бегал по моему лицу. Мы шли, вернее, он меня нес, передвигаясь достаточно быстро.
Он легко справлялся с моим весом, и я впервые задумалась о том, что местные мужчины сильнее, ловчее и опытнее земных. Еще бы. Постоянно подвергаться нападению разных тварей, прокачивать свои умения, физически тренироваться на полигоне. Тир такой сильный, горячий, уверенно идущий, что мне хотелось найти успокоение в его жаре и мощи, и я прильнула к мускулистой груди. А еще он приятно пах, дымком и перцем, и я снова прикрыла глаза.
— Ты плачешь? — услышала я изумленный голос и поняла, что мы остановились. Сначала я не поняла этого вопроса, лишь нахмурилась и смахнула слезу. Ну плачу, что тут такого? Это нормально в моей ситуации, и любой нормальный человек понимает, что я мучаюсь от боли, этот же остолоп удивлялся так, будто деревянная чурка, по которой ударили топором, вдруг ожила и разрыдалась.
— А должна смеяться? — прошипела я сквозь боль, пытаясь вырваться из его крепких объятий, встать на ноги и пойти сама, но не смогла — он не выпустил. — Больно! Очень больно, не сжимай так крепко руки! — вырвалось у меня против воли.
— Больно? — опешил Тир, и глаза его стали как плошки.
— Ты придурок, если не понимаешь, что человеку после стены огня больно!
— Ты пустышка! — почти выкрикнул он. — Это невозможно. Вы не испытываете боли! — воскликнул он, однако перестал тормозить и почти побежал… к лекарю.
— Да неужели? — только и смогла выдавить из себя каплю сарказма, а потом отдалась воле обстоятельств, не в состоянии спорить и что-то доказывать.
На лице Тира я не видела ни капли сострадания, только задумчивость и растерянность, как будто он разгадывал головоломку или размышлял о том, что со мной делать.
Точно. Я вспомнила разговоры, услышанные в первый мой день пребывания здесь. Что осталась одна пустышка,
